Она совершила поступок, о котором не любят вспоминать в современном Голливуде, но о котором должны помнить евреи. Особенно те, ради которых она была готова пожертвовать собой... но об этом далее...

• 2 февраля 1959 года* Элизабет Тейлор купила государственные облигации Израиля на огромнуюю сумму: 100 000 долларов, кроме нее ценные бумаги купили и другие звезды Голливуда, но Тейлор купила больше всех.

Реакция арабов и ненавистников Израиля не заставила себя долго ждать. Уже 18 марта того же года Госдепартамент получил известие о том, что власти Объединенных Арабских Эмиратов запретили все фильмы с участием Тейлор в своей стране. В *1961 году* актриса с мужем Эдди Фишером приезжает в Москву на кинофестиваль, а для солдат американской армии расквартированных в Москве при посольстве, на концерте исполняют песни на иврите. Ровно через год и 2 дня после этого события: *20 июля 1962 года* власти Египта запрещают въезд в страну актрисе, а все потому, что она перешла в иудаизм, поддерживает Израиль. Актриса внесена в черный список Лиги Арабских Государств, но через два года, власти Египта вычеркивают ее из этого списка и все же разрешают показ фильма "Клеопатра" с ее участием, так как этот фильм "поднимает имидж страны в глазах международного сообщества."

• 12 июня 1967* года Элизабет Телор вместе с другими друзьями Израиля проводит в Лондоне благотворительный вечер и собирает *840 000 долларов*в помощь государству Израиль.

Через 2 недели,*28 июня*, представитель Тейлор сообщает на пресс-конференции, что актриса отказывается от посещения Московского кинофестиваля в качестве протеста позиции Советского Союза по отношению к Израилю. Вмести с Тейлор отказался посетить Советский Союз и Тони Кертис.

• В августе 1974 года*, Тейлор и Бартон посещают Израиль, а Кисинджер сетует о том, что она помешает ему в его миссии в Израиле

В *1975 году* Элизабет Тейлор была одной из немногих шестидесяти женщин, кто осудил ООН за ее резолюции против сионизма. "...мы потрясены, что насквозь расистская резолюция применяется к национальному движению еврейского народа... Это резолюция ставит под угрозу все моральные принципы на которых основана Организация Объединеных Наций..." говорилось в этом письме.

• Когда, же, 26 июня 1976 года арабские террористы и европейские леваки угнали самолет "Эр Франс" следовавший маршрутом из Тель-Авива в Париж, когда весь мир облетела эта ужасная новость, что самолет находится в Уганде и что евреи подверглись селекции только Елизабет Тейлор громогласно заявила, что предлагает себя в заложники в обмен на всех евреев находившихся на борту самолета. Но именно израильтяне убедили ее не делать такого шага. Операция по освобождению всех заложников уже находилась в стадии разработки и

подготовки. Теперь об операции "Энтеббе" знают миллионы людей во всем мире. Этому событию посвящено несколько фильмов в одном из которых Тейлор играла небольшую роль. Но мало кто помнит о героическом поступке Элизабет Тейлор.* В *1983 году *госпожа Тейлор принимала снова посещает Израиль где встречается с Менахемом Бегиным, и предлагает свое участие в переговорах между канцелярией премьер-министра Израиля и президентом Ливана... В *1987 году *Тейлор подписывает письмо - обращение к Раисе Горбачевой с требованием выпустить из страны евреев -отказников... ...Жизнь Элизабет Тейлор неразрывно была связана с евреями и Израилем.

))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))

^[1] Анатолий Кардаш Юденрат отрывок из книги

Создавая полицию и выстраивая с ней свои отношения, юденраты решали очередные дилеммы. Так поначалу они часто призывали в полицию молодежь из интеллигенции - слабосильным служба в полиции обеспечивала освобождение от тяжёлого труда и от высылки и казней. С другой стороны, юденраты рассчитывали на их нравственное превосходство в сравнении с подонками, устремлявшимися в полицию ради наживы и чтобы ускользнуть от общей участи гетто. В Петркуве-Трибунальском (Польша) юденрат, боясь облечь властью недостойных молодых людей, отбирал кандидатов в Службу порядка после проверки их моральных качеств. (Так поступали и в других местах, но большинство юденратов оказалось не способно предотвратить проникновение отщепенцев в ряды полиции.)

В полицию шли и те, кто искренне желал порядка в гетто и защиты от погромщиков. Чаще всего эти носители благих намерений позднее из полиции исчезали, сами или под давлением сослуживцев. В Варшаве, Львове, Ченстохове, Радоме и др. местах молодёжные организации запрещали своим членам служить в полиции (желание не грязнить себя сотрудничеством с немцами и прохиндеями оборачивалось уступкой места в полиции самой дрянной публике). Хотя раз на раз не приходится: в Коломые молодёжь нанималась в полицию, чтобы уберечь гетто от местных громил.

Полиция была призвана: 1) исполнять приказы немцев, хоть бы и помимо юденрата; 2) исполнять приказы юденрата; 3) охранять внутренний порядок в гетто. Против порядка в гетто евреи не возражали. Но сдавать деньги? Отдать колечко ценой в кусок хлеба для ребёнка? Уступить угол в комнате бездомному? Подыхать на принудительных работах? Кто бы согласился не из-под палки?

Палку возносила Служба порядка, и, даже если кто-то в ней причудливо сопрягал служение немцам и помощь мученикам гетто, – народной любви полицейским ждать не приходилось. А когда немцы развернули уничтожение и полицейских заставили участвовать в нём, хватая людей, а то и прислуживая при казнях, – ненависть вокруг них заклубилась огромная. Особенно после того, как все мало-мальски порядочные отшатнулись от участия в акциях истребления, и их тут же заместила мразь, готовая на всё, лишь бы уцелеть (мечта-призрак: просто полицейских убивали в последнюю очередь, когда отслужат своё).

Вот несколько примеров: ...В гетто Каунаса во время отправки детей на казнь один из еврейских полицейских обнаружил убежище с детьми и выдал его немцам. Он не знал, что среди скрывавшихся был его сын. В гетто об этом говорили, немногие с сочувствием – многие со злорадством. ...Я. Лейкин, 35 лет, адвокат. В итоге возвысился до должности начальника полиции и до возможности самолично указать еврею гетто место среди живых или трупов. Убит подпольщиками. ...А за 22-летним красавцем Натаном Рингом, полицейским чином в Вильнюсском гетто, дурная слава не моталась. Привелось ему принимать участие и в казни евреев и в боевом еврейском подполье. Именно он вывел в Рудницкие леса под Вильнюсом семьдесят подпольщиков гетто – первых в том месте еврейских партизан. Во главе их он стал с успехом воевать, но вскоре к нему примкнули следующие семьдесят человек из гетто, которых привели левый сионист А. Ковнер и коммунистка Х. Боровская, более любезные советскому партизанскому начальству, чем правый сионист и бывший полицейский Н. Ринг, – и его от командования отстранили.

Дальше слово знавшему Ринга И. Араду («Уничтожение евреев на оккупированных территориях Советского Союза, 1941–1945 гг.»): В ноябре 1943 г. шесть евреев, которые прежде в гетто служили полицейскими, были расстреляны. ...Расстрелянные Натан Ринг и его товарищи в прошлом были членами антикоммунистической организации Бейтар. Их обвинили в сотрудничестве с немцами во время проводимых в гетто акций и в том, что они являются агентами гестапо. Без какого-либо расследования Станкевич, литовец, командир «спецотдела» партизанской бригады, вынес им смертный приговор. Их не просто расстреляли: вместе с другими бойцами они получили приказ отправиться на выполнение партизанского задания и были убиты своими товарищами по дороге. Казнь, в особенности Натана Ринга, отличившегося в боевых операциях и пользовавшегося уважением среди еврейских партизан, вызвала у последних бурную реакцию: многие считали наказание несправедливым. В своей речи перед бойцами отряда Аба Ковнер оправдал этот приговор: «Нет прощения тем, кто сотрудничал с врагом в его преступлениях перед еврейским народом»...

Юденраты часто пытались приручить официально подчинённую им еврейскую полицию, определить ее обязанности, ликвидировать шкурничество и продажность – когда это удавалось, удавка на евреях слабела, дышалось полегче. В Скерневице (Польша) полицейские под руководством своего командира д-ра Закса стали активистами контрабанды, обеспечивавшей гетто продуктами. В Жарках (тоже Польша) «ни один полицейский не поднял руки на еврея» (очевидец). В Андрихове руководители юденрата и полиции, узнав о предстоящем отборе молодёжи в трудовые лагеря, выпроводили молодых из гетто. Сколько полицейских, как и юденратских, душ разрывалось между исполнением немецких требований и попытками ослабить их гнёт!

Еврейская Служба порядка могла, опираясь на поддержку немцев, вознестись выше юденрата. Немецкие чиновники, со своей стороны, воевали между собой за право распоряжаться полицией гетто. Местная полиция тоже рвалась командовать еврейскими полицейскими. Этот клубок интересов и интриг связан с перехватом важнейших функции вроде снабжения или распределения работ.

Здесь кстати подробнее поговорить о взаимоотношениях еврейского Сопротивления и еврейской власти на захваченных землях СССР, где во многих гетто создавалось подполье для вооружённой борьбы, а чаще для организации бегства в леса к партизанам.

Юденраты иногда помогали беглецам одеждой или деньгами для приобретения оружия, а иногда, наоборот, препятствовали. Юденраты делали очередной трагический выбор. Трусость еврейских руководителей, протестующих против бегства, диктовалась не только боязнью, что немцы в наказание истребят всё гетто. Соображалось ещё одно: большинство жителей гетто обременено возрастом, немощью, малыми детьми – им не под силу вынести лесную жизнь, тем более воевать. И где им взять оружие, без которого в партизаны не примут? Партизаны вообще евреев не хотели. Поэтому многим если и маячило выжить, то лишь здесь, в гетто, немцам услужая до изнеможения. А подпольщики гетто рушили и эту слабую надежду, когда злили оккупантов бегством или, ещё хуже, бунтом.

В гетто Лиды (Белоруссия) председатель юденрата Гальперштейн втолковывал подпольщику Б. Левину: Ты должен знать, что если у нас ещё есть какая-либо мечта – так это мечта, что некоторые из нас останутся в живых, и поверь мне, я сам не надеюсь оказаться среди этих немногих. Дай бог кому-нибудь сохраниться, чтобы рассказать, когда наступит день, о том, что здесь происходит… И тут приходит к тебе человек, который уже потерял свою семью и отчий дом и у которого осталась только одна вещь – «ржавая винтовка». И вот в один из дней он встанет и вдруг извергнет «пиф-паф» из своего ружья и таким образом похоронит также один-единственный шанс.

Логичнее некуда. В то же время: В Слонимском гетто (Белоруссия) с июня 1942 г. к партизанам уходили боеспособные члены подполья. Юденрат снабжал их одеждой. В Глубоком (Белоруссия) в августе 1943 г. немцы велели юденрату готовить перевод жителей гетто в польские лагеря. В юденрате поняли: это конец – и обратились к своим подпольщикам. На рассвете 20 августа при входе в гетто немецких и местных полицейских вспыхнул бой. Несколько часов евреи стреляли, поджигали свои дома. Из почти 2000 жителей гетто сотни сумели бежать в леса. В июле 1943 г. в Несвиже (на востоке от Барановичей) перед ликвидацией гетто немецкие власти сообщили юденрату, что они сохранят 30 особо полезных специалистов и юденрат должен помочь их отбору. Члены юденрата отказались. Вооружённые подпольщики встретили огнём немецкую и литовскую полицию. Подавляющее большинство узников гетто было убито или сгорело в начавшихся пожарах, но часть бежала в ходе боя. 2 сентября 1942 г. в Лахву (Полесье) вошли немцы для уничтожения гетто. Руководитель юденрата Дов Лопатин, связанный с подпольем гетто, распорядился поджечь дома и открыть огонь по нападавшим. Евреи ранили нескольких и бросились бежать. Сотни вырвались, правда, потом многих поймали и убили, лишь около 120 остались в живых. В Тучине (Волынь) восстание возглавил председатель юденрата Гецель Шварцман. Местные подпольщики на деньги юденрата закупили оружие и заготовили бензин для поджога гетто. 23 сентября 1942 г. руководство юденрата, узнав о прибытии в Тучин подразделений СС и о подготовке рвов для расстрела, распределило 60 подпольщиков по боевым группам. 24 сентября они встретили немцев стрельбой и поджогом зданий. По призыву Г. Шварцмана около 2000 человек, две трети гетто, ударились в бегство. Двое суток горело гетто и шёл бой – погибло несколько местных полицейских и немцев, а также большинство подпольщиков. Сам Шварцман выжил и не убежал. Командиру немцев он заявил, что лично отвечает за восстание. Его расстреляли на еврейском кладбище. (Беглецов из гетто потом почти всех убили полиция и местные жители.) В Минском гетто председатель юденрата Илья Мушкин и командир полиции Зяма Серебрянский сотрудничали с подпольем. Серебрянский почистил ряды полиции: ввёл подпольщиков, выгнал ненадёжных. Вместе с Мушкиным и подпольщиками он переправлял в лес партизанам одежду и лекарства. За связь с еврейским Сопротивлением немцы казнили Мушкина и Серебрянского. Но и потом оккупантов не удовлетворяла работа еврейской полиции в Минске (нет ни одного свидетельства её участия в акциях уничтожения), и в ходе массовых казней 28–31 июля 1942 г. они убили нового начальника полиции Блюменштока и нового председателя юденрата Моше Яффе. Еврейскую полицию сменили Оперативной группой, беспрекословно послушной немцам. В Каунасском гетто с 1943 года действовала ВЕВО – Всеобщая еврейская вооружённая организация из 500 человек различных политических направлений. Руководитель юденрата доктор Эльханан Элькес давал подпольщикам деньги для покупки оружия, назначал в полицию и на работы, позволявшие выйти из гетто для контактов снаружи. Подпольщиков, уходивших в лес к партизанам, юденрат снабжал одеждой и транспортом. И немало полицейских гетто участвовало в Сопротивлении. В марте 1944 г. в Девятом форте Каунаса после пыток расстреляли 40 командиров еврейской полиции, включая её начальника М. Левина, за отказ выдать немцам сведения о еврейском подполье и об убежищах евреев во время облав в гетто. Затем еврейскую полицию в Каунасском гетто заменили подчинённой напрямую немцам Службой порядка, полностью покорной. В подполье Барановичского гетто входили 15 из 22 полицейских гетто вместе с их начальником Варшавским, ключевой фигурой среди подпольщиков. В Рижском гетто за сотрудничество с подпольем казнили всех 42 еврейских полицейских.

Этот послужной список еврейской полиции мешает принять безоговорочно итог, подбитый А. Вайсом по ситуации в польских гетто. Здесь из сотни еврейских общин в 86 полиция соглашалась с любыми требованиями немцев и участвовала во всех мероприятиях, включая казни, а 70 юденратов отказались подчиняться немцам, как правило, заплатив за это своими жизнями. Поэтому, в отличие от членов юденратов, услужливые полицейские оставались живыми дольше, хотя конец был таким же, как у всех евреев. По заключению А. Вайса, «многие юденраты выдержали испытание еврейского достоинства даже с точки зрения самых строгих моральных критериев; сказать то же о еврейской полиции нельзя».

Однако в пользу полиции высказались другие историки – как и д-р А. Вайс, сотрудники «Яд ва-Шем», как и он, свидетели Шоа. Д-р Ш. Краковский (гетто Лодзи): Полицейские гетто многим помогали. Д-р И. Арад: Еврейская полиция в гетто была вызвана жизненной необходимостью, и если бы немецкие власти не нуждались в ее существовании, еврейские юденраты сами создали бы ее. Необходимые для существования гетто решение жилищной проблемы, гигиенические мероприятия, охрана продуктов, привозимых в гетто, и наблюдение за порядком при их раздаче – все это стало бы невозможным без участия полиции, как и выполнение трудовой повинности, благодаря которой существовало гетто, как и предупреждение грабежей и убийств в гетто. Поведение еврейской полиции в гетто следует оценивать объективно, с учётом всех сторон её деятельности и ситуации в каждом конкретном гетто.

«Оценивать объективно»... Но забыть ли про Львов, Опочно, Билгорай, где председатели юденратов И. Парнес, М. Волфридловский и Х. Яновер отказались отправлять людей в рабочий лагерь, немцы их убили, и Служба порядка стала хватать евреев? А куда деть еврейского полицейского Б. Коваля из Жмеринского гетто, беспощадно избивавшего узников, или полицейского М. Гершковича (Бершадь, Винницкая область), за которым, помимо избиений, оголтелое взяточничество и участие в арестах подпольщиков гетто?..

У учёных зуд: что за наука без систематизации! Так соблазнительно свести поведение юденратов к схемам, разложить варианты по полочкам, пришпилить, как энтомолог бабочек в коллекции, еврейских руководителей к рубрикам мотиваций и результатов, а там, глядишь, и откроется связь между делом и итогом, суетой и судьбой.

Один исследователь различает четыре тактики юденратов: 1) полный отказ от подчинения немцам; 2) сотрудничество с оккупантами во всём, кроме акций и депортаций; 3) готовность пожертвовать частью узников ради общего спасения; 4) покорность немцам и соблюдение только личных интересов. Другой историк делит чуть иначе, на пять вариантов (и сопровождает примерами). Первый: изначальный отказ служить немцам. Результат – расстрел (Д. Альпер в Пинске), или самоубийство (Г. Ландау в Кишинёве, жена-врач приняла яд вместе с ним), или гибель вместе со всеми смертниками гетто. Второй вариант: участие в организациях сопротивления оккупантам. Третий: подчинение властям, но с предельно возможным сопротивлением. Четвёртый: сотрудничество с нацистами во всём, кроме выдачи евреев на истребление (А. Швец в Меджибоже и д-р Берман в Ровно). Убегая от палаческой обязанности, иные кончали с собой: Ц. Видер (Белосток), А. Мадер (Гродно); в Пружанах пытались самоубиться сорок один сотрудник юденрата и их семьи; в Берёзе-Картузской члены юденрата все вместе повесились в зале заседаний. Наконец, в пятую группу еврейских лидеров учёный занёс безоговорочно покорных оккупантам, тех, чьё поведение, по его словам, «отражает общую деморализацию узников». И типичным примером назвал руководителя юденрата Вильнюсского гетто Якова Генса. Скорее всего, из-за известного историкам Шоа «дела Витенберга».

А если присмотреться? В Вильнюсе действовала ОПО – Объединённая партизанская организация во главе с коммунистом Ицхаком Витенбергом; среди руководителей организации были А. Ковнер и Й. Глазман – заместитель начальника еврейской полиции в гетто. Я. Генс знал об ОПО и не мешал ему. Еврейские полицейские, участники подполья, помогали вносить в гетто оружие, приобретённое за его пределами.

В мае 1943 г. немецкая полиция безопасности узнала, что евреи из гетто уходят в леса к партизанам. Немцы пригрозили Генсу уничтожением гетто, и председатель юденрата тут же потребовал от подполья прекратить переходы в лес. Пробежала первая кошка между ОПО и юденратом. А вскоре грянуло: в конце июня 1943 г. оккупанты схватили руководителей городского коммунистического подполья. Под пытками один из них назвал подпольщика Витенберга. Немцы потребовали от юденрата выдать им Витенберга – иначе гетто ликвидируют. 15 июля 1943 г. Генс в своём кабинете арестовал Витенберга. Литовские полицейские вместе с еврейскими повели Витенберга к воротам гетто. По дороге боевики ОПО отбили Витенберга. Прошли сутки. Все члены подполья собрались в одном из кварталов гетто, готовые отбиваться до последнего, даже баррикаду начали возводить. Генс собрал жителей гетто и разъяснил им положение. Толпы евреев с палками и камнями окружили дома, где находились члены ОПО, с криком: «Выдать Витенберга!!!». Женщины вопили подпольщикам: «Убийцы наших детей!» Евреи решали свою дилемму: жизнь 20000 обитателей гетто или одного человека.

А подпольщикам выпал другой выбор: воевать против евреев с оружием в руках или выдать Витенберга. Они решили, что Витенберг должен сдаться сам. Витенберг предложил покончить с собой. Но тут же выяснилось, что немцы требуют его живым. И Витенберг сдался. Он пошёл в юденрат и уже оттуда, от Генса, был выведен из гетто и сдан гитлеровцам; на следующий день после ареста его нашли в камере мёртвым: по слухам, он отравился цианистым калием, который ему дал Генс. (Сменивший Витенберга А. Ковнер в 1961 г. на процессе Эйхмана рассказал об этом событии с несколько другими подробностями, но сути они не меняют. Генс, выдавший Витенберга немцам, выглядит малопристойно.)

Портрет Генса может быть ещё выразительней, если вспомнить, что он – не только председатель юденрата, но и командир еврейской полиции гетто. И 23 октября 1942 г. он по поручению немцев послал 30 полицейских-евреев в ближнее местечко Ошмяны, они забрали из тамошнего гетто 406 больных и стариков, передали их немцам и литовским полицейским, а те их расстреляли. Через четыре дня Генс собрал в юденрате сотрудников, чтобы рассказать «об одной из ужаснейших трагедий – когда евреи ведут на смерть евреев». Так он выразился и сообщил, что немцы потребовали от него убить 1500 ошмянцев, в первую очередь детей и многодетные семьи. Стали торговаться. Число обречённых снизилось сперва до 800, потом 600, потом Генс и его комиссар полиции Деслер отбились от казни всех, кроме стариков и неизлечимых больных – их набралось 406. Генс говорил: Ушли те, чьи дни и без того сочтены. Да простят нам эти старики, они были жертвой ради евреев и их будущего...

Я должен был бы сказать: «Я не хочу марать руки, посылая полицейских выполнять эту грязную работу». Но сегодня я говорю, что обязан запачкать мои руки, так как сейчас еврейский народ переживает своё самое страшное время. Пяти миллионов уже нет. Наша задача спасти сильных и молодых – не только по возрасту, но и духом, а не разводить сантименты. Когда в Ошмянах сказали раввину, что для [требуемого] количества не хватает людей, а в «малине» [убежище] прячутся пять стариков, он сказал, чтобы «малину» открыли. Это человек молодого и сильного духа.

Я не знаю, все ли поймут и оправдают это и оправдают ли, когда мы выйдем из гетто. Но точка зрения нашей полиции: спасти всех, кого возможно, не считаясь с нашим добрым именем и нашими переживаниями...

...Я принимаю на себя ответственность за проведенную акцию. Я не хочу обсуждения. Никто не имеет права обсуждать то, что я делаю или буду делать... Если наступит момент, когда наша полиция должна будет снова участвовать в репрессиях и я увижу, что это для общей пользы, мы будем участвовать! Может быть, это только болтовня? Охмурение или даже самоохмурение? На совести-то подлость...

Но вспоминают о Генсе свидетели: человек сильный, принципиальный, харизматичный; капитан довоенной литовской армии; окончил Каунасский университет; женился на литовке, у них родилась дочь; в начале оккупации работал административным директором еврейской больницы в Вильнюсе; в сентябре 1941 г. знавший его председатель юденрата А. Фрид предложил ему возглавить еврейскую полицию.

Очевидцы рассказывали, что при отборе жителей гетто для уничтожения Генс и его полицейские делали всё возможное для спасения людей. Одному еврею, который получил право на жизнь для себя и двоих детей, а имел только одного, Генс на глазах немецкого офицера подтолкнул чужого двенадцатилетнего мальчика.

Затем Генс стал руководителем и юденрата, и полиции.

Убеждённый, что евреи спасутся только в случае полезности для оккупантов, Генс развивал производство – в последние месяцы 15 из 20 тысяч жителей гетто работали на немцев.

Под руководством Генса Вильнюсское гетто не просто выживало – оно жило. Играл симфонический оркестр, пел хор, в театре за год на 120 спектаклях побывало 38 000 зрителей, и Генс, подытоживая тот период, говорил жителям гетто: «Мы хотели дать людям возможность освободиться от гетто на несколько часов, и это нам удалось. Мы переживаем тяжёлые, чёрные дни. Наше тело находится в гетто, но наш дух поработить не смогли... Нам нельзя опускать руки. Нам нужно быть сильными телом и духом...»

В Вильнюсском гетто читались лекции на разные темы, работали кружки, библиотека с 45 тысячами книг и тысячами читателей, в архиве гетто собирали документы и свидетельства периода оккупации. Были открыты детские сады, две начальные школы и одна средняя – в них училось около тысячи детей. Генс у себя на дому открыл Политический клуб, где вечерами регулярно встречались интеллигенты и деятели всех направлений – от сионистов-ревизионистов до коммунистов.

Генс поддерживал и подпольщиков гетто, случалось, передавал им деньги из средств юденрата. Но главным для него было сохранение гетто. И когда молодые рвались из гетто в лес воевать и выживать, Генс говорил им: «Вы хотите уйти из гетто и оставить на Божью волю стариков, больных и детей, которых немцы тут же уничтожат. Я этого не допущу... И история меня потом оправдает. Я хочу, чтобы храбрая вооружённая молодёжь оставалась в гетто... Я знаю о еврейском подполье и его складах оружия. Когда наступит день ликвидации гетто немцами, нам потребуются все вооружённые парни. Мы все тогда будем воевать».

Но время от времени разные соображения, включая обращения окрестных партизанских командиров, нуждавшихся в бойцах, побуждали Генса позволять боевикам гетто бежать в лес.

В этом его и обвинили немцы, когда арестовали 14 сентября 1943 г. После вызова его в гестапо верные люди предупредили Генса: впереди расправа, ему следует бежать. (Бывший литовский офицер, женатый на литовке, он давно имел возможность укрыться среди литовцев.) Генс сказал, что это грозит гибелью всему гетто, и он пойдёт в штаб-квартиру гестапо. У ворот гетто он сказал провожавшему его брату: «Если не вернусь до восьми вечера, значит, не вернусь никогда». Его расстреляли в гестаповской тюрьме в тот же день в шесть вечера.

Один из ведущих подпольщиков гетто Хаим Лазар вспоминал: Сердца евреев омрачила трагедия Генса. Его можно было обвинять в ошибочности его курса, но все знали, что он никогда не был предателем. Всё, что он делал как руководитель гетто, он делал для своего народа. Каждый знает, что у Генса была масса возможностей спасти себя... но он пренебрёг личной безопасностью ради гетто. Он верил в свои способности и был до последнего мгновения убеждён, что сможет спасти остатки гетто.

Большая часть этих сведений взята мною из книги «Гетто в пламени». Её автор д-р И. Арад, израильский историк и генерал, литовский партизан в Отечественную войну, свидетель и участник событий в оккупированной Литве. На международной научной конференции в 1977 году И. Арад говорил: Генс был верен своему долгу до конца. Он пытался на свой манер спасти евреев, а когда понял, что всё потеряно, не попытался спасти себя, ибо побоялся, что из-за него пострадают все остальные.

Вторым по величине в Польше Лодзинским гетто командовал Хаим Румковский. Он приманивал интеллигентов, неспособных заработать полезным рукоделием, давил сопротивление, которое тлело тайно, пробиваясь изредка саботажем, забастовками, а то и демонстрацией. И в гетто они ненавидели Румковского за привилегии, которые он раздавал. Всем в гетто было ужасно, что он несправедливый: даёт работу своим людям, подкармливает... И он преследовал коммунистов, мы были нелегальные, он нас сажал в свою тюрьму, даже бил, да, сам бил... Но немцам не выдавал. Никого не выдавал. Зато – против лома нет приёма! – выдавал на смерть тех, кого требовали оккупанты. Тут ненависть к нему в гетто вздымалась до небес – ведь речь шла о детях, еврейских детях. 2 сентября 1942 г. Румковский выступал в Лодзинском гетто с оповещением об убийственном немецком приказе: Тяжелейший удар обрушился на гетто. У него требуют отдать самое ценное – детей и стариков. Я не удостоился иметь собственного ребёнка, поэтому свои самые лучшие годы я посвятил детям. Я жил и дышал вместе с детьми. Никогда не представлял, что своими собственными руками я буду вынужден принести такую жертву... что в дни старости я должен буду умолять: «Отцы и матери, дайте мне ваших детей»... Вчера днём был отдан приказ выдать более двадцати тысяч евреев из гетто, а если нет – «мы сами сделаем это»... Я должен провести тяжёлую и кровавую операцию, я вынужден отрубить органы, чтобы спасти тело! Я вынужден отдать детей, а если нет, могут быть забраны, не дай Бог, также и другие... Сегодня я пришёл как грабитель, чтобы забрать то, что особенно дорого вашим сердцам. Я всеми силами старался отменить ужасный приговор. Отменить его не удалось. Затем я пытался отсрочить его исполнение... Я хотел спасти хотя бы один год – с 9 до 10. Но мне не уступили. Удалось только одно – спасти тех, кто старше десяти. Пусть хоть это будет утешением в вашем огромном горе. В нашем гетто много больных чахоткой, чьи дни или, быть может, недели сочтены. Я не знаю, может быть, мой план сатанинский, но я не могу сдержаться, чтобы не огласить его вам: «Дайте мне этих больных, вместо них можно будет спасти здоровых». Я знаю, как каждому дорог больной в его семье, тем более когда речь идёт о евреях. Однако... здравый смысл обязывает спасать того, кого можно спасти, у кого есть шансы уцелеть, а не того, кого невозможно спасти никоим образом. А. Рудницкий: Требуя стариков и детей, посылая их на казнь, сохранял ли он ещё иллюзию, что ему удастся кого-нибудь спасти из Лодзинского гетто? Из его деятельности был только один выход – самоубийство. Он самоубийством не покончил. Летом 1944-го гетто было опустошено, и Румковский тоже поехал в Освенцим... Там его уже ждали его политические противники... По слухам, они бросили его живым в огонь... А вдруг Румковский был прав? Он же сохранил 90 тысяч человек в гетто дольше всех в Польше, до лета 1944 г. Ещё бы полгода до прихода советских войск – и сегодня имя Румковского овеивали бы не проклятия, а благословения. Что, впрочем, сразу после войны вряд ли бы ему помогло.

Э. Вольф (замечательный разнообразием талантов человек, чью судьбу перемалывали и гитлеровская, и сталинская мясорубки) собрал книгу «Воспоминания бывших узников Жмеринского гетто». Из той книги несложно вылущить заметы о руководителе гетто А. Гершмане – из них складываются портрет и судьба. Адвокат д-р Адольф Гершман в Черновцах до войны защитил от тюрьмы своего бывшего румынского однокашника по Венскому университету взяточника Ионеску. После оккупации румынами Украины оба оказались в Жмеринке: Ионеску претором (начальником жандармерии), хозяином города, а Гершман в числе изгнанных сюда черновицких евреев. Доктор Гершман, свободно владеющий немецким, румынским, французским языками, самоуверенный и властный, умевший внушить почтение к себе и немцам, и румынам, и евреям, быстро пробился в председатели Правления Жмеринского гетто, переборов отчуждённость местных евреев, их возмущение его резкостью, высокомерием, холёностью: барская меховая шапка, роскошное пальто, драгоценные перстни, трость с позолотой – всё раздражало...

Претор Ионеску не забыл прошлой услуги Гершмана, и они взаимовыгодно поладили. Жмеринка входила в Могилёвский округ, где евреям румынский вождь Антонеску разрешил жить, пока они будут выполнять распоряжения местной оккупационной власти. Во избежание непосильных требований к евреям, что привело бы к уничтожению гетто, Гершман выпросил у претора право предварительного их согласования; взамен он обещал неукоснительное исполнение румынских команд.

Гершман стал править железной рукой: одних казнил (вплоть до убийства по его приказу), других миловал, спасал от смерти. Его еврейская полиция отбирала вещи для румын, выгоняла на изнурительные работы сотни человек в день. Уклоняющихся нещадно избивали. Гетто Гершмана верно служило румынам. Работали цехи и мастерские, производили на продажу за пределами гетто обувь, гвозди, мыло, спирт... Обычные в оккупации денежные поборы с евреев Гершман заменил сделкой с претором. Продукты и сырьё для гетто закупались вне его по обычным ценам, а не по пятикратно увеличенным, как установила для евреев румынская власть, и по которым те же продукты евреи покупали внутри гетто. Разница была внушительной, три четверти её получала администрация претора, четверть шла на нужды гетто. Похожие комбинации с ценами на сырьё и готовые изделия из него, сбываемые за пределами гетто, подпитывали союз оккупантов с евреями. Страдала, правда, румынская казна, но кого это заботило?

Ионеску разрешил Гершману открыть в гетто магазины, буфет и столовую, больницу и аптеку, парикмахерскую, школу. В гетто устраивались концерты, приезжала еврейская труппа из Могилёва. Дружба с Ионеску была крепка – он даже пару раз своими автоматчиками защитил гетто: от ворвавшихся украинских погромщиков и от буянивших немецких солдат. Их выдворили как «посторонних», которым вход в гетто был запрещён.

Сам же Гершман осмелился этот запрет нарушить, когда в соседнем городке Браилове местное население на общем собрании, деля землю и имущество бывшего колхоза, ради уменьшения числа претендентов постановило своих евреев – истребить. Триста евреев бежали из Браилова, их приютил Гершман в своём гетто под видом жмеринских, которые умерли. Обман вскрылся, браиловцев пришлось выдать, их немцы убили, Гершман переживал за них, а может быть, ещё больше из-за испортившихся отношений с Ионеску, которого обозлило вероломство Гершмана, – долго пришлось адвокату откупаться взятками разного рода, включая поставку румынским офицерам еврейских девушек.

Гершман сохранил 8000 евреев Жмеринского гетто до прихода советских войск. Злодей? Пройдоха? Герой?..

Выжившие припоминают: За каждого беглеца из гетто власти угрожали убивать сотню евреев. Гершман, оберегая гетто, сам пересчитывал у ворот возвращающихся снаружи еврейских рабочих. На работах вне гетто он сумел прекратить избиения рабочих немецкими надзирателями, пригрозив не давать евреев. На утренней перекличке перед уходом на работу Йолык Мучник вовремя не откликнулся. По команде Гершмана его полицейские тут же дали ему 25 ударов дубинкой и погнали на дрожащих после избиения ногах на работу. Евреев-беженцев из истребляемых окрестных гетто Гершман принимал, говорят, за взятки; по другим сведениям, он ни на йоту не нажился – золото богатых всё шло на подкуп румын, чтобы не замечали в гетто пришельцев. От евреев, кто позажиточней, Гершман требовал помогать и беженцам и своим беднякам. Помогала им и любовница Гершмана – медсестра, заведовавшая детским садом. Гершман был свиреп с медиками. Зато в гетто, при всей скученности, не болели тифом. Семнадцатилетняя Ида Спивак тяжело заболела и не могла выйти на работу. Мать её, обязанная предупредить Правление, прохлопотала ночь возле бредящей больной и только на рассвете следующего дня пришла заявить о болезни дочери. Гершман сам избил женщину – куском кабеля, по лицу, по голове – она потом две недели не вставала с постели. Сруль Коган из Браиловского гетто явился в кабинет Гершмана, расселся, наглый, и объявил, что платить взятку за приют в Жмеринке ему нечем. Гершман возмутился, но Сруля принял, выправил ему с женой фальшивые документы, дал выгодную работу. Больного Якова Хохлера за невыход на работу по приказу Гершмана бросили в подвал, где он простоял ночь по колено в воде. Утром посиневшего и дрожащего от холода его раздели для назначенного битья резиновой дубинкой, но отпустили, заставив с температурой выйти на работу. Выдавать браиловских евреев Гершман противился как мог, а когда солдаты и украинские полицаи выловили в гетто и согнали в сараи 250 браиловцев, Гершман велел носить туда из столовой суп в больших кастрюлях: кормили обречённых, а обратным ходом выносили в тех кастрюлях детей. После угона браиловцев Гершман, чтобы не выдавать немцам других пришельцев, пристраивал их в окрестных посёлках. Так он спас бежавшую из немецкого плена девятнадцатилетнюю медичку лейтенанта Анну Грайцерштейн. Два десятилетних мальчика подрались с сыном члена Правления гетто. Гершман велел обоих мальчиков избить палкой. Несколько подростков из бедствующих семей называли Гершмана благодетелем: они просили его направить их на тяжёлые работы вместо матерей «и чтоб получше платили» – он разрешил; «а что на работу гоняли – так иначе бы всё гетто оккупанты уничтожили».

После освобождения Жмеринки Гершмана судили в 1944 г. как пособника оккупантов. Бывший его заместитель И. Юкелис показывал военному трибуналу: «Гершман не мог скрыть проживающих в гетто браиловских евреев... Гершман просил заместителя начальника румынской жандармерии оставить браиловских евреев в Жмеринке, но жандармерия на это не согласилась, и Гершману удалось добиться, чтобы оставить часть евреев-специалистов... В гетто скрывалось около 400 военнопленных, бойцов и командиров Советской армии еврейской национальности, были также люди... помогающие партизанам». Трибунал склонялся дать Гершману 25 лет заключения, но другие евреи-свидетели обвинили его в выдаче на смерть браиловских жителей: «Он знал, с какой целью от него требуют списки браиловских... Гершман уговаривал людей выйти к месту сбора, заверяя их, что ничего не произойдёт и что это проводится очередная проверка». Как позднее вспоминал бывший член трибунала, «у нас не было другого выхода, как приговорить Гершмана к расстрелу, хотя мы знали, что не от него зависел угон браиловских евреев. Приговор был приведен в исполнение».

Похожее приключилось в Шаргороде: тоже румынская оккупация, тоже тысячи евреев и руководитель их тоже буковинский еврей, тоже юрист и доктор Меир Тайх. И он организовал больницу, сиротский приют, баню построил, спасшую евреев от тифа. Он вопреки запретам румын приютил в Шаргороде беглецов из окрестных гетто – подобно Гершману, но числом много больше. Сверх всего Тайх помогал местным подпольщикам и партизанам – деньгами, подвозкой, документами... Доктор Тайх победил – его евреи выжили; он и после освобождения рвался им, бедствующим, пособить – писал Сталину, прося разрешения на помощь от Джойнта и Красного Креста. Тайха, как и Гершмана, бдительные освободители обвинили в сотрудничестве с оккупантами. Но шаргородские евреи написали местным дознавателям пространное письмо в защиту Тайха, и его освободили – случались, оказывается, и в советском правосудии сказки со счастливым концом.

Аба Ковнер, руководитель еврейского подполья в Вильнюсском гетто, потом партизанский командир в Литве, один из самых знаменитых героев, даже в послевоенном Израиле овеянный славой, сказал: «Нет у нас права судить людей, тем более в обстоятельствах Шоа». (На процессе Эйхмана в 1961 г. Ковнер рассказал, что, уходя воевать в лес, к партизанам, он оставил в гетто свою мать, и добавил: не знаю, кто я – герой или сын-предатель?) Так говорит человек, прошедший сквозь Катастрофу, какое же право на суд у нас, знающих Шоа лишь понаслышке?

Черняков Адам (1880–1942) – инженер, педагог, публицист... Руководитель Комиссии по послевоенному восстановлению польских городов (1922-28). Депутат городского управления Варшавы (1927-34), сенатор Польши (1931), многолетний советник и вице-председатель Еврейской религиозной общины в Варшаве. Автор многочисленных публикаций на темы науки, техники, культуры, образования.

С 1939 г. Председатель Совета еврейской общины Варшавского гетто (юденрата). На этом посту до самой своей смерти действовал целеустремлённо и самоотверженно, спасая почти полмиллиона человек от голода, холода, болезней, немецкого террора и польской юдофобии. Особые усилия прилагал для облегчения участи детей.

Будучи патриотом Польши, сторонником Пилсудского, представителем ассимилированного буржуазного еврейства, А. Черняков не мог пользоваться расположением ни левых, ни крайне правых еврейских кругов. Принятие им на себя руководства гетто, необходимость выполнения бесчеловечных приказов оккупационных властей только усиливали враждебное отношение к Чернякову и ортодоксально-религиозных евреев, и сионистов, и коммунистов, и социалистов. Лишённый широкой поддержки, почти без единомышленников, А. Черняков, тем не менее, с предельной честностью, отвагой и самопожертвованием исполнял свою (историческую, как он сам считал) роль, используя любую возможность отдалить гибель смертников гетто. Находясь сам в положении смертника и заложника и дважды получив предложение бежать – в Палестину, а по некоторым данным, и в Италию, где его ждало почётное гражданство, – Черняков, однако, посчитал это дезертирством и продолжал волочить глыбу Ответственности и Отверженности до 23 июля 1942 года, когда немцы потребовали подготовить к следующему дню отправку на уничтожение транспорта детей. Он написал сотрудникам: «Я бессилен, сердце моё рвётся от скорби и жалости, больше вынести этого не могу». И жене: «От меня требуют, чтобы я собственными руками убивал детей своего народа. Мне остаётся только умереть». И принял яд.

На похоронах А. Чернякова траурную хвалу ему произнёс Януш Корчак. Автору остаётся покаяться перед тенью Адама Чернякова и низко поклониться светлой Его памяти.

&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&& &&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&& &&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&

^[2]

«Двойная бухгалтерия» (о еврейской полиции) Совсем недавно по каналу НТВ прошла передача из цикла «Тайны разведки». Речь шла о диверсионных группах НКВД, которые забрасывались в тыл врага для разведки, связи и помощи местным партизанским отрядам. В конце передачи меня удивил один пассаж. Точных формулировок не помню, но смысл такой: в 1943 году командованию стало известно, что фашисты собираются 143 уничтожить узников Минского гетто, и в Минск для их спасения была направлена женщина с еврейской фамилией (фамилию не запомнил). Женщина попала в руки еврейской полиции, которая, по оценке авторов передачи, была «позорной страницей в истории оккупации», однако полицейские ее не сдали немцам, а успокоили, заверив, что те ничего плохого против евреев не замышляют. Потом вывели к партизанам, откуда те переправили ее на Большую землю, где она, как и следовало ожидать, сгинула в ГУЛАГе. Из всего этого правдоподобно только последнее (т.е. ГУЛАГ), остальное — «бред сивой кобылы». Во-первых, непонятно, как эта женщина, будь она хоть трижды Мата Хари, могла бы спасти тысячи узников гетто, то есть сделать то, чего не могла, да и не очень хотела сделать вся мощная структура партизанского движения Беларуси, руководимая густой сетью подпольных обкомов и райкомов. Во-вторых, судьба евреев Беларуси, включая и Минск, определилась задолго до 1943 года — к этому времени подавляющее большинство из почти двухсот гетто было полностью уничтожено, а в Минске оставалось не более 9 тысяч узников, то есть менее 10 процентов от первоначального количества. Не поздно ли собрались спасать? Ну, и насчет «позорной страницы». Давайте разберемся. Мне приходилось сталкиваться с еврейской полицией и даже около года прожить в «полицейской квартире» на ул.Республиканской. В правой боковой комнате жил рядовой полицейский Шульман с женой и двумя детьми, в шестиметровой проходной — мы с мамой и сестрой, а в последней, проходя через нашу, — сам начальник полиции Фимка Розенблат с очень милой и уютной женой Эммой. Фимка был высокий, смуглый человек лет тридцати пяти, как говорили, бывший варшавский вор, угрюмый и неразговорчивый. Конец у обоих полицейских был печальный. В июльском погроме 42-го года Шульман, по слухам, стоял в оцеплении Юбилейной площади, когда его жену и детей, среди других несчастных, грузили в душегубки. Его самого убили в 43-м. Ну, а Розенблата однажды ночью увели настоящие (русские) полицаи, с которыми он иногда ночами пил в своей комнате. Видно, чего-то не поделили. Через несколько дней пропала и Эмма, которая пошла выяснить его судьбу. Возможно, много знала. Ее мне было искренне жаль. Это соседство позволило мне поближе познакомиться с геттовской полицией. Занимались «наши» полицейские наблюдением за порядком в гетто, сбором контрибуции в первый период, когда от этого зависела жизнь заложников, вывозом трупов после погромов, иногда облавами и т.д. «Стучали»? Возможно. Ведь жизнь прожили в стране, где это было популярным занятием. Правда, знаю, что «стучали» не все. Были среди них и подпольщики, например, Зяма Серебрянский (казнен), Арон Фитерсон (ушел в партизаны) и другие. Первоначально полицейских было около сотни, потом много меньше. Оружия им не давали. Между прочим, ни Розенблат, ни Шульман не выдали «малину» в нашем доме, о которой они не могли не знать. Не выдал Шульман и меня, когда я после побега с Широкой скрывался в гетто до ухода в партизаны. Многие из этих людей оказались в полиции по принуждению, иные, чтобы не помереть с голоду, кое-кто — по заданию подпольной организации. Почти все они погибли, за исключением единиц, бежавших в партизаны. Некоторые после освобождения от оккупации отсидели срок. Впрочем, в те годы это отнюдь не говорило о вине. Естественно, я не собираюсь их защищать. Но истина превыше всего, и если говорить о позорных страницах истории, то ведь история — книга толстая, там много страниц. Есть и такая: по данным книги М.Костюка «Бальшавiцкая сiстэма ўлады на Беларусi», в Белоруссии в годы оккупации было 120 тысяч вооруженных коллаборационистов, то есть предателей из местной полиции, украинских батальонов, прибалтийских карательных отрядов, РОА («Русской освободительной армии» генерал-лейтенанта А.А.Власова). По другим данным, до 160 тысяч. Эти активно участвовали в массовых расстрелах евреев, карательных акциях против партизан, в сожжении деревень (иногда вместе с жителями), причем, зачастую делали это добровольно. Как быть с этой страницей, о которой в передаче ни слова? 144 Я понимаю авторов передачи. Ведь сотни тысяч предателей — общеизвестный факт, которому кое-кто даже и оправдание находит. А вот еврей-пособник фашизма — это уже сенсация. Ну как упустить такую «удачу»?

Краткая историческая справка. Концлагерь СС на ул.Широкой в Минске существовал с 5 июля 1941г. по 30 июня 1944г. Ул.Широкая находилась там, где теперь ул.Варвашени. Лагерь размещался в бывших кавалерийских казармах, на том самом месте, где теперь военный госпиталь. С августа 1943г. из этого лагеря регулярно курсировали четыре душегубки в лагерь уничтожения «Малый Тростенец». По дороге люди умирали от поступавшего из выхлопной трубы газа. Трупы сжигали в Тростенце. Всего с августа 1943г. по июнь 1944г. в лагере на ул.Широкой было уничтожено около 20 тысяч человек (в основном это были узники Минского гетто — М.Т.). Пересылка на тот свет Они появились неожиданно и сразу заполнили просторный двор фабрики, как по старинке называли базу ремонта ВВС (подробно о ней — в предыдущей публикации). Четыре тяжелых открытых грузовика. У переднего борта каждого — по четыре солдата в сероватой, не совсем привычной форме и серых же касках с белой надписью РОА (русская освободительная армия, власовцы, то есть). Автоматы на животах. Серьезные мужики. Стоят, не шелохнувшись, как на посту у мавзолея. Ясно, что по нашу душу. Настал, значит, и наш черед. Длительное нахождение в экстремальной ситуации вырабатывает молниеносную реакцию и быстроту принятия решений. Одно из них сразу и пришло: надо смываться, пока ничего не объявили и пока вертухаи (группа полицаев) стоят в сторонке. Внешне спокойно — вроде бы по делу, выхожу из цеха и с трудом сдерживая желание рвануть бегом, медленно иду к углу двора, где стоит знакомый ДОТ, через который я не раз перелезал на «Розочку», мою довоенную улицу. Главное — добраться до этого ДОТа, а там видно будет. Прошел полсотни метров и уже начал снимать латы, как вдруг сзади скрипучий голос гроссмайстера Розе: — Michel, wohin? (Михаил, куда?) — И пальцем показывает на цех. Боже, никогда его морда не казалась мне такой отвратной. Но делать нечего — повернул назад. Там уже суматоха: приказ — всем евреям (мужчинам) из всех цехов грузиться на машины. Срок — 15 минут. В случае уклонения... Словом, понятно что. Мера наказания одна. Причем на месте. Взял банку с недоеденной баландой и, пока еще не понимая зачем, стал пробираться к задней машине, а там — к заднему борту. И только сидя на дне кузова, понял, что подсознательно пришло новое решение: с этой позиции удобнее прыгать. А потом уже додумал и остальное: если с бывшей Советской повернут направо — значит, в Тростенец. Тогда надо прыгать. Шанс, правда, почти нулевой, но лучше получить пулю «при побеге», чем по очереди ложиться в траншею. Ну, а если налево, то, значит, на Широкую. Там на месте не расстреливают. Это просто пересылка на тот свет — сборный пункт для отправки узников на уничтожение все в тот же Тростенец или в концлагеря Германии и других стран Европы. В этом случае возможны варианты, а главное, еще будет какое-то время. Повернули налево. Хоть радость и невелика, но немного полегчало, как всегда, когда судьба избавляет от необходимости принятия трудных решений. Приехали. Высоченный забор, поверху колючка, по углам вышки с прожекторами и пулеметами. Огромные ворота, на которых впору было бы написать из Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Внутри, прямо за воротами, огромный асфальтированный плац, за ним — бывшие кавалерийские конюшни с трехэтажными нарами, слева навес со штабелями кирпича, а где-то справа — большая рабочая зона с мастерскими, кухней и бараками. Там обитает 145 постоянный контингент заключенных. По сравнению с нами, кандидатами в расход, — аристократия. Их, в отличие от нас, если и убьют, то не сразу (до июля 1944г. убили всех). Дни, проведенные в лагере, прошли, как в страшном сне. Всех постригли наголо какими-то овечьими машинками. Днем несколько тысяч человек стояли, сидели или лежали на асфальте. Один раз в день — черпак тухлой баланды. Огромная очередь к котлу в глубине рабочей зоны. Людей гнали почти бегом и многие, кто не успевал подставить свою банку, проскакивали мимо котла, так и не получив свой черпак. Ночью загоняли в конюшни, перед которыми устанавливали пулеметы и выпускали собак. Нар хватало лишь на одну треть. Остальные стояли, ожидая своей очереди, чтобы поспать пару часов лежа. Впрочем, спали и стоя — при такой тесноте не упадешь. Когда у кого-то из гамбургских украли кусок хлеба, было объявлено, что при повторении виновного искать не будут. Расстреляют каждого десятого. Воровство прекратилось. Иногда днем в толпе, запрудившей плац, возникали какие-то локальные волнения и поднимался шум. Тогда комендант — высокий тощий немец со змеиной физиономией, вынимал парабеллум и, не целясь, выпускал в толпу всю обойму. Толпа отшатывалась к конюшням, а на асфальте оставалось несколько убитых и раненых. Раненых достреливали, трупы убирали. И опять все спокойненько... За счет убитых и умерших от истощения возник некоторый отсев. (Чуть позже поймете, почему я об этом упоминаю.) Мы с Борисом, о котором я писал выше, и еще с несколькими ребятами держались кучкой, что помогало выживать в этом аду. Страшное напряжение. Пока никого никуда не вывозят. Видно, еще не готовы траншеи в Тростенце. И вдруг...

Список Эпштейна В лагерь, в сопровождении четырех еврейских полицейских, приехал самый влиятельный человек гетто, начальник биржи труда Наум Эпштейн. Через несколько минут по «лагерному телеграфу» стало известно, что будут отбирать тридцать шесть особо ценных специалистов по заявкам немецких предприятий, утвержденным генеральным комиссаром. Тридцать шесть человек, без которых немцы не могут обойтись даже временно, несмотря на жесткий график «окончательного решения». Нетрудно догадаться, каковы были мои шансы попасть в эту группу. И вот картина. В центре плаца, у небольшого столика — Эпштейн со своими полицейскими. В руках у него список. Толпа заключенных наседает, стремясь пробиться поближе, чтобы хоть что-то услышать. Их, с помощью прикладов и собак, оттесняют охранники лагеря. Между толпой и столиком, брезгливо морщась, ходит комендант лагеря с парабеллумом в одной руке и с бамбуковой палкой — в другой. Наконец наступает тишина, совершенно неестественная для такого количества людей. Даже собаки заткнулись, будто чувствуя ответственность момента. Миг звенящей тишины между жизнью и смертью. Звучат имена и фамилии, и вслед за каждой почти мгновенный выкрик: — Есть! — и толпа неохотно исторгает из себя очередного счастливца, который бежит к столу. Звучит очередная фамилия: — Наум Розин! Над плацем повисла бесконечная тишина аж на целых полсекунды, то есть на мгновение дольше, чем надо, чтобы этому самому Розину откликнуться, если он жив. Но он молчит, и, прежде чем истекла эта вечность, звучит чей-то хриплый голос: — Есть! Оказывается, это мой голос, и я, будто во сне, проталкиваюсь к столику. Эпштейн, знавший меня и, вероятно, этого Розина, удивленно взглянул, но промолчал. Ну а я приткнулся к группе «счастливцев», чувствуя себя среди этих аксакалов абсолютно инородным телом. Но все же стою... Группа собрана и построена в колонну по двое. Комендант делает последний обход, видит тощего шестнадцатилетнего «особо ценного специалиста» и, ничего не говоря, бьет его бамбуковой палкой по стриженой голове и палкой же указывает на толпу. Эпштейн и на это смотрит молча. А что ему еще оставалось делать? 146 Кожа черепа рассечена, кровь заливает глаза. Пробираюсь к крану, смываю кровь, достаю из кармана и напяливаю свой драный «кемель» (шапкой и не назовешь) и, заметив, что комендант отошел в дальний угол плаца разбираться с толпой, делаю последнюю попытку: за штабелями кирпича опять пробираюсь к группе, уже готовой к выходу. Вижу тревожный взгляд Эпштейна, понимаю, что он мне сочувствует. Понимаю и то, что очередной подход коменданта будет для меня последним. Но думать уже поздно. Я пошел ва-банк. Становлюсь в хвост колонны. Комендант, судя по звукам его парабеллума, наводит порядок где-то на правом крыле плаца. Ему пока не до нас. И я, бросив последний взгляд на знакомые лица в толпе, выхожу с группой из этой преисподней. Итак, не доживший до этого дня Наум Розин, которого я никогда не знал, и Наум Эпштейн подарили мне кусок жизни, составившей для всех «счастливцев» около двух месяцев (до октября сорок третьего), а для меня, волею судьбы, растянувшейся на 65 лет. Когда встретимся с ними на том свете, низко поклонюсь обоим. (Если вы заметили, я пишу, что из лагеря не «бежал», а «ушел». Так оно и было. Бежать из лагеря СС на ул.Широкой было невозможно.)

Опять в гетто Далее события развивались уж совсем сумасшедшим образом. Почти на входе в гетто нашу группу догнала машина с очень высокими военными чинами, которые обругали, а затем и избили Эпштейна. Оказалось, что выпустили людей по одному списку, а у этих чинов на руках был другой, тоже утвержденный и тоже на 36 человек. Часть уже освобожденных состояла и в этом, втором списке, а часть — нет. При этом, общее число 36 не должно быть превышено. Поэтому Эпштейн получает новый приказ: всех освобожденных посадить на ночь в КПЗ при геттовской бирже труда (была такая камера, куда помещали пойманных при облавах). Назавтра разобраться и тех, кто входил в оба списка, выпустить, остальных вернуть на Широкую и вместо них освободить специалистов по новому списку, которые не были учтены в старом. (Надеюсь, я вас еще не совсем запутал?) Поскольку Наум Розин, царство ему небесное, входил в оба списка (видно, был, действительно, ценный специалист), я под его именем, с благословения Эпштейна, утром был выпущен на свободу, то есть в гетто. До сих пор не понимаю причину его хорошего отношения ко мне. Вернулся домой, стараясь не засвечиваться, так как в гетто уже был списан в расход (разумеется, как Михаил Трейстер). Мать меня не сразу узнала — так изменили меня дни, проведенные в этом аду. Один из моих соседей, начальник полиции Розенблат, как я писал, был уже ликвидирован, а другой полицейский, Шульман, сделал вид, что меня не знает и не видит.__