Меню Главная Случайная статья Настройки Форель разбивает лёд Материал из https://ru.wikipedia.org «Форель разбивает лёд» — одиннадцатая и последняя книга стихов Михаила Кузмина. Включает в себя стихотворения 1925—1928 годов. Обозначает новое направление в его творчестве, связанное с отказом от социальных и литературных традиций и табу в пользу сцепления образов по принципу вольной ассоциации (т.е. движение в направлении, близком к сюрреализму)[1]. Содержание 1 Художественные принципы 2 Структура 3 Цикл «Форель разбивает лёд» 3.1 Источники ключевых образов 4 Публикация и значение 5 Примечания 6 Литература 7 Ссылки Художественные принципы Ещё в предисловии к пьесе «Прогулки Гуля» (1924) Кузмин заявил о переходе к построению больших произведений на чисто ассоциативных принципах: вниманию читателя предлагался «ряд сцен и лирических отрывков, не объединённых условиями времени и пространства, а связанных лишь ассоциацией положений и слов»[2]. Предпринимались попытки уподобить логику подсознательной ассоциации, на которую отныне опирался Кузмин, технике киномонтажа[3]. Более вероятно, что своеобразие и самоценность сновидческой логики были осознаны Кузминым после знакомства с трудом З. Фрейда о толковании сновидений, а это произошло незадолго до начала работы над первым циклом[4]. В литературоведении отмечается широкий диапазон источников, откуда автор черпает свои мотивы и образы. Во многих текстах переслоены и зашифрованы отсылки к художественным произведениям (включая кинофильмы), к событиям личной жизни Кузмина и его гомосексуальным увлечениям (как настоящим, так и давно минувшим), а также текущим событиям городской жизни, волновавшим круг знакомых автора[5]. В каком направлении развивались художественные искания Кузмина после создания стихотворений сборника — остаётся неизвестным, поскольку почти всё его последующее стихотворное наследие утрачено. Структура Книга состоит из шести частей: Форель разбивает лёд (июль 1927 г.) Панорама с выносками (июнь 1926 г.) Северный веер (август 1925 г.) Пальцы дней (октябрь 1925 г.) Для Августа (сентябрь 1927 г.) Лазарь (1928 г.) Существуют разные взгляды на жанровую природу сборника — представляют ли собой его части лирические поэмы или сюжетные циклы. Подобие сквозного сюжета, свойственное поэмам, чётко прослеживается только в заключительной части сборника. Связь стихотворений в циклы зачастую основана на внешних признаках, каковы двенадцать ударов часов в новогоднюю ночь в первом из циклов, панорама во втором, семь створок веера[6] в третьем, дни недели (и соответствующие им планеты) — в четвёртом, канва псевдоевангелия — в последнем. Цикл «Форель разбивает лёд» Наиболее высокие оценки литературной критики получил первый цикл стихотворений, давший название всему сборнику. Он состоит из двух предисловий, двенадцати различных по метрике сюжетных эпизодов — «ударов»[7] и заключения. Отдельные эпизоды связывают как общие герои, так и пульсирующий любовный сюжет, который вольно переносится автором «из современности в мир мифологизированной кинематографичности, балладного мистицизма, а более всего — воспоминаний из собственного прошлого»[4]. Непосредственный импульс к созданию цикла дало знакомство Кузмина с оккультным романом «Ангел западного окна» за авторством австрийца Густава Мейринка, уже известного ему в качестве автора бестселлера «Голем» (1915). Новая книга привлекла его внимание в книжной лавке, как только поступила в продажу: «С вожделением смотрю каждый день на книжку Meyrink’a, боясь, не пропадёт ли она. Теперь прочел её название: Der Engel vom westlichen Fenster»[4]. Кузмин приступил к созданию цикла 19 июля 1927 года, через 6 дней после получения в подарок книги Мейринка, и работал над ним до 26 июля. В письме к Ольге Арбениной он сообщает[4]: Я написал большой цикл стихов: «Форель разбивает лед», без всякой биографической подкладки. Без сомнения, толчком к этому послужил последний роман Мейринка «Der Engel vom westlichen Fenster». Прекрасный роман. Непременно прочтите его, когда приедете. Оказал большое влияние на мои стихи. Впрочем, заверения автора об отсутствии у стихов биографической составляющей мало кого ввели в заблуждение. Поэтесса Анна Радлова не только приняла на свой счёт описание красавицы «как полотно Брюллова», но и пустилась, по словам Кузмина, «распределять роли этой выдуманной истории между знакомыми»[4]. Посвящение печатной версии всего цикла Радловой стало ответом на её просьбу. Сам Кузмин поначалу не был циклом вполне доволен и, по-видимому, не считал его завершённым. Так, через месяц после завершения работы он пишет: «Отрывки из „Форели“ мне самому кажутся чужими и привлекают каким-то давно потерянным голосом, страстным, серьёзным и мужественным. Будто после крушенья какого-то очень значительного романа, о котором вспомнишь, и сердце обольётся кровью»[4]. Источники ключевых образов Как и при создании цикла «Новый Гуль», Кузмина продолжала вдохновлять свежая, незапылённая образность немецкого киноэкспрессионизма. Ещё в стихотворении «Ко мне скорее, Теодор и Конрад!» из предыдущей книги он пытался отрефлексировать впечатления от неоднократного просмотра в феврале 1923 года фильма «Кабинет доктора Калигари»: Упоительное лицо у сомнамбулы. Но такие вообще лица, сюжет, движения, что пронизывают и пугают до мозга костей. <…> Меня волнует, будто голос рассказчика: «Городок, где я родился» — и неподвижная декорация под симфонию Шуберта. Все персонажи до жуткого близки. И отношения Калигари к Чезаре. Отвратительный злодей, разлагающийся труп и чистейшее волшебство. Почёт, спокойствие, работу — всё забросить и жить отребьем в холодном балагане с чудовищным и райским гостем. Когда Янне показывают Чезаре, так непристойно, будто делают с ней самое ужасное, хуже чем изнасилование. И Франциск — раз ступил в круг Калигари, — прощай всякая другая жизнь. Сумасшедший дом — как Афинская школа, как Парадиз. И дружба, и всё, и всё глубочайше и отвратительнейше человечное. И всё затягивает, как рассказ Гофмана. У меня редко бывал такой шок. Многие образы, заявленные в стихотворении про Теодора и Конрада (под которыми подразумевались Гофман и Фейдт), получили дальнейшее развитие в цикле стихотворений 1928 года. Во «Втором ударе» (высшая точка цикла) воссоздана тревожная атмосфера другого нашумевшего в то время немецкого фильма — «Носферату. Симфония ужаса» Ф. В. Мурнау[8]. В ночь на 4 августа 1926 г. Кузмину приснился полный гофмановской образности сон, где ему явился утонувший на его глазах в 1912 г. художник Сапунов («художник утонувший топочет каблучком»), застрелившийся в 1913 г. любовник Князев («гусарский мальчик с простреленным виском») и другие знакомые покойники. Загробный мир при этом представал как другая страна, где ждут вестей из мира реального (от недавно умерших) и жадно их обсуждают. Эта идея сообщения живых с умершими проросла в цикл стихов (с дальнейшим развитием в ахматовской «Поэме без героя»).