Меню
Главная
Случайная статья
Настройки
|
Отношения декабристов с Церковью формировались на фоне особенностей политической и духовной жизни России рубежа XVIII—XIX веков. В их среде были и верующие различных конфессий, и деисты, и материалисты. Вся их сознательная жизнь в той или иной мере проходила в соприкосновении с действовавшими церковными институтами и священнослужителями. Участники декабристского движения — по рождению и по воспитанию — были христианами, но их идеи тираноборчества и планы цареубийства вступали в противоречие с освящённой Церковью неприкосновенностью царской власти — «Несть бо власть, аще не от Бога» — и с одной из основных христианских заповедей — «Не убий!» Начало проводимых с конца XIX века исследований религиозных взглядов декабристов положено работой профессора богословия Харьковского университета протоиерея Тимофея Буткевича, который первым акцентировал внимание на изменениях их отношений с Церковью до и после восстания и приговора[1][2][3][4][5][6][7].
Драматичный исход событий 14 декабря 1825 года был отражением процессов их личной духовной жизни и, конечно, повлиял на неё в дальнейшем. После разгрома восстания — в крепостях, на каторге и в ссылке — верующие декабристы нашли оправдание своим действиям и утешение в вере, некоторые восприняли произошедшее как грех и раскаялись, а некоторые — утвердились в материалистических взглядах[8][9].
Современные исследователи-историки считают, что «нравственность декабристов базировалась на нравственности общечеловеческой, в значительной мере и нравственности религиозной»[10][11] и что «декабристы и церковь, декабристы и религия, таким образом, — это вставшая в настоящее время проблема. Без христианства нельзя ни понять, ни оценить декабристов»[12].
Содержание
Религиозное воспитание
Российская власть и общество того времени по своим установкам были религиозны, что находило отражение в выборе направлений внешней и внутренней политики. Начало царствования Александра I было связано с ожиданием либеральных преобразований — принятия конституции, проведения крестьянской реформы, распространения просвещения. Проявлению признаков кризиса власти и неудовлетворенности общественных надежд сопутствовал и кризис отношений между православной церковью и образованной частью общества, начало которому было положено секуляризаторской политикой эпохи Петра I, превратившей Церковь в один из государственных институтов[13]. Митрополит Иларион (Алфеев) писал о возникновении в Синодальный период «духовной пропасти» между Церковью и либеральными слоями общества, заметное расцерковление и отдаление от православия которых увеличивали разрыв между ними и народом[14].
Духовенство, в массе своей, по уровню знакомства с новыми течениями в науке и философии уступало образованным дворянам, которые не охладели в вере, но были заинтересованы в разрешении актуальных религиозных вопросов. Протоирей П. Ходзинский писал[15], что особенности политической и духовной жизни России эпохи начала и победоносного завершения наполеоновских войн связаны, в том числе, и с ростом католического и протестантского влияния, явно заметного в аристократических кругах. В 1813 году для издания и распространения религиозных произведений в Петербурге было учреждено отделение Библейского общества. Изучение и активное обсуждение произведений отечественных и зарубежных писателей и философов, древних и современных духовных книг, впечатления от личного знакомства с общественным устройством европейских стран — всё это повлияло на мировоззрение будущих декабристов[16]. Участник Союза благоденствия, поборник народного просвещения генерал-майор М. Ф. Орлов использовал для распространения своих идей приёмы церковного красноречия[17]. Избранный вице-президентом Киевского отделения Библейского общества, он в своей речи на торжественном собрании 11 августа 1819 года клеймил противников распространения образования, которые себе присваивали «все дары небесные и земные, всякое превосходство, а народу предоставляют одни труды и терпение», в то время как «сам Бог, конечно, допустил Библейское общество довершить перевод Евангелия, как будто бы хотел показать, на чём должно основать общее просвещение»[18]. В соответствии с поручением императора «доставить россиянам способ читать Слово Божье на природном своем российском языке» Библейским обществом было осуществлено издание Нового Завета сначала с параллельными славянским и русским текстами, а в 1822 году — его первое полное издание на русском языке[19].
В. И. Штейнгель на вопрос следствия об истоках его свободного образа мыслей «…от чтения книг или сочинений в рукописях и каких именно?» дал характерный для декабристов ответ: «…27 лет я упражнялся и упражняюсь в беспрестанном чтении. Я читал Княжнина „Вадима“, … Радищева „Поездку в Москву“, сочинения Фонвизина, Вольтера, Руссо, Гельвеция… из рукописных — разные сочинения… Грибоедова и Пушкина… я увлекался более теми сочинениями, в которых представлялись ясно и смело истины, неведение коих было многих зол для человечества причиною… я упражнялся немало и в чтении духовных, церковных и нравственных книг»[20]. Церковь начала терять влияние на образованную и мыслящую часть общества.
А. С. Гангеблов в числе причин, побудивших его к вступлению в тайное общество, на второе место поставил «…необразованность белого духовенства… и поступки, несообразные с его высоким предназначением»[21].
А. И. Якубович писал Николаю из крепости, что духовенство «бедно, невежественно и не всегда добродетельно; из сего произошло, что русские, чтя веру и быв истинными христианами, мало уважают духовных своих пастырей, и они никакого влияния не имеют на народ»[22].
Разносторонне образованный просветитель архиепископ (а с 1826 г. — митрополит Московский) Филарет, которого Г. С. Батеньков предлагал ввести в состав будущего Временного правительства[23], боролся за укрепление авторитета Церкви и её большую независимость от государства и понимал необходимость повышения уровня образования — и духовного, и светского[14]: «Напрасно многие, наскучив учением, оставляют оное, ложно надеясь и без него достигнуть практики…»
Конфессиональный состав
Принадлежность каждого человека к церкви (вне зависимости от искреннего или формального отношения к религии) была естественной для России того времени. Исследованиями сведений о вероисповедании декабристов занимался профессор С. В. Мироненко[24]. Подавляющее большинство декабристов были православными. Но по происхождению и воспитанию среди них были и принадлежащие к другим христианским конфессиям:
— лютеранам (братья Б. А. и М. А. Бодиско, Вольф, братья В. К. и М. К. Кюхельбекеры, Розен, Тизенгаузен, Торсон, Пестель, Фаленберг, Фохт и другие);
— католикам (Враницкий, Выгодовский, Корнилович, Лаппа, Лунин, Люблинский, братья А. В. и И. В. Поджио, Юшневский)
Воспитание в семье
Традиционно, домашнее воспитание в России велось в религиозном духе. Об этом писали в воспоминаниях Г. С. Батеньков[25]: «Отец мой был святой человек, в крайней простоте сердца искренне привязанный к церкви… Набожность со всех сторон меня обымала и младенчество почти удвоялось», С. П. Трубецкой: «С младенчества моего вскормлена в сердце моем уверенность, что Промысел Божий ведет человека ко благу, как бы путь, которым он идет, ни казался тяжел и несчастлив…»[26].
Декабрист А. П. Беляев, мать которого была лютеранкой, но детей воспитывала в православии, писал, что среди его товарищей по Морскому кадетскому корпусу много было таких, которые[27]: «…домашним воспитанием были настроены религиозно и часто между нами, единомышленниками, бывали религиозные беседы, весьма сладостно волновавшие сердце и которые питались и укреплялись чтением религиозных книг». В такой же домашней атмосфере почитания евангельских заповедей выросли лютеранин В. К. Кюхельбекер и другие декабристы.
Свидетельством проявления в некоторых семьях более прагматичного подхода к духовному воспитанию служат воспоминания А. И. Герцена[28], отец которого «считал религию в числе необходимых вещей благовоспитанного человека; он говорил, что надобно верить в священное писание без рассуждений…, что надобно исполнять обряды той религии, в которой родился, не вдаваясь, впрочем, в излишнюю набожность…» В соответствии с такой установкой Герцену пригласили священника давать уроки богословия, «насколько это было нужно для вступления в университет».
Состоятельные дворянские семьи предпочитали отдавать своих детей на воспитание в частные пансионы, в том числе и в основанные эмигрантами[29]. Наиболее известными в Петербурге были католические пансионы — аббата Николя и Иезуитский, а также лютеранский пансион Петришуле. В числе воспитанников католических пансионов (Николя, Жакино, Иезуитского и других) были будущие декабристы А. П. Барятинский, С. Г. Волконский, В. М. Голицын, В. Л. Давыдов, В. А. Мусин-Пушкин, М. Ф. Орлов, И. В. Поджио, П. Н. Свистунов и другие. В Петришуле воспитывались А. Ф. Бриген, А. А. Крюков, М. А. Фонвизин[30].
Благородный пансион был и при Царскосельском лицее, выпускники которого при поступлении на службу пользовались такими же правами, что и выпускники университетов.
В учебных заведениях
Религиозное воспитание в учебных заведениях было обязательным. Власти пытались противиться проявлению в России европейского религиозного вольнодумства. Созданное в 1802 году Министерство народного просвещения уже в 1817 году было преобразовано в Министерство духовных дел и народного просвещения, чтобы «христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения»[31]. Проведенная реформа образования установила четыре типа учебных заведений: приходские училища, уездные училища, губернские училища или гимназии, университеты. В соответствии с министерским циркуляром во всех училищах преподавался катехизис, Священная история и чтения из Священного Писания, а в Московском университете была открыта кафедра богопознания и христианского учения.
Особую группу составляли учебные заведения для дворянских детей, которых готовили к престижной военной карьере — училища и кадетские корпуса. Военно-учебные заведения находились под особым вниманием царя. Они не подчинялись Министерству народного просвещения, а, в соответствии с рескриптом Александра I от 29 марта 1805 года, управлялись Непременным советом о военных училищах под председательством великого князя Константина Павловича[32]. В число преподаваемых в корпусах предметов входил и Закон Божий. Изучение кадетами нравственных христианских правил и ценностей должно было содействовать их патриотическому воспитанию.
Военные учебные заведения окончили многие из участников движения декабристов[30][33]:
Морской кадетский корпус (братья А. П. и П. П. Беляевы, братья М. А., Н. А. и П. А. Бестужевы[~ 1], Д. И. Завалишин, М. К. Кюхельбекер, К. П. Торсон, В. И. Штейгель и другие);
Пажеский корпус (А. С. Гангеблов, В. П. Ивашев, В. С. Норов, П. И. Пестель, П. Н. Свистунов и другие);
1-й кадетский корпус (П. В. Аврамов, А. М. Булатов, Ф. Н. Глинка, А. Е. Розен, К. Ф. Рылеев, В. К. Тизенгаузен и другие);
2-й кадетский корпус (Г. С. Батеньков, П. Ф. Громницкий, И. И. Горбачевский, Н. И. Лорер, В. Ф. Раевский и другие);
Училище колонновожатых (Н. В. Басаргин, братья Н. С. и П. С. Бобрищевы-Пушкины, братья А. А. и Н. А. Крюковы, А. О. Корнилович, А. З Муравьев и другие).
Декабристами стали и воспитанники привилегированных штатских учебных заведений — Царскосельского лицея (В. К. Кюхельбекер, И. И. Пущин) и Московского университета и существовавшего при нём Благородного пансиона (П. Г. Каховский, Н. М. Муравьев, В. Ф. Раевский, С. П. Трубецкой, Н. И. Тургенев, М. А. Фонвизин, А. И. Якубович, И. Д. Якушкин и другие).
Церкви при учебных заведениях
Практически при каждом учебном заведении была домовая церковь, а в штаты включались священники.
Православные воспитанники Царскосельского лицея ходили в соборную церковь Царскосельского дворца, или в, находившуюся рядом со зданием лицея, Знаменскую церковь. Католики и лютеране исповедовались в действовавших в Царском Селе римско-католическом и лютеранском приходах[34]. Дни лицеистов начинались и заканчивались обязательной молитвой.
Действовавшая при Московском университете с 1791 г. домовая церковь св. Татианы сгорела во время французского нашествия 1812 г. В связи с этим, архиепископ Дмитровский Августин писал министру духовных дел и народного просвещения, что Московская духовная консистория решила передать университету церковь св. Георгия на Красной горке[35]: «…Георгиевскую церковь причислить к Московскому университету со всею в ней утварью и оставшуюся от Татиановской церкви утварь поместить в оную… Нынешних: священника, дьячка и пономаря оставить при георгиевской церкви с получением положенного от университета жалования…»[36]
При строительстве зданий для вновь учреждаемых кадетских корпусов начиналось строительство и его храма, дата освящения которого становилась одним из почитаемых кадетами праздников[37].
Воспитанники Морского кадетского корпуса[38] до освящения в 1761 г. корпусного храма молились в церкви свт. Николая Чудотворца на Морском полковом дворе[39]. В 1792 г. в церковный штат корпуса, кроме бывшего иеромонаха, включены священник из белого духовенства и лютеранский пастор. После переезда корпуса в перестроенный дворец Миниха, в нём в 1797 г. был освящен храм свт. Павла Исповедника[40]. После наводнения 1824 г. корпусу были выделены средства на обновление пострадавшего церковного интерьера.
В Пажеском корпусе, который с 1810 г. размешался в Воронцовском дворце, кроме православной церкви Рождества Иоанна Предтечи[41], освященной в 1801 г., была католическая Мальтийская церковь св. Иоанна Иерусалимского, освященная в 1800 г.
Церковь Воскресения Христова в здании 1-го кадетского корпуса была освящена в 1744 г. В 1765 г. церковь была перестроена и освящена во имя Рождества Иоанна Предтечи[42]. В 1810 г. была в отдельном флигеле открыта новая церковь — Воскресения Христова,
При строительстве в 1795—1806 гг. зданий 2-го кадетского корпуса в нём были устроены православная церковь благ. вел. кн. Александра Невского[43], лютеранская церковь св. Геогргия[44] и каплица для воспитанников-католиков.
Религиозность
За редкими исключениями, идеологи и участники декабристского движения были искренними христианами, в своих планах и политических декларациях признававшими веротерпимость и свободу вероисповедания. Л. Н. Толстой под впечатлением от воспоминаний Н. П. Огарёва о его встречах с декабристами на Кавказе отмечал «свойственный этим людям христианский мистицизм»[45].
Определённо материалистических взглядов придерживался А. П. Барятинский[46], который в своем сохранившемся атеистическом стихотворении утверждал: «… Если бы он даже существовал, надо было бы его отвергнуть!»
Глубоко верующими на протяжении всей жизни были Г. С. Батеньков, А. П. Беляев, П. С Бобрищев-Пушкин, Ф. Н. Глинка, В. К. Кюхельбекер, Е. П. Оболенский, А. И. Одоевский, М. А. Фонвизин, В. И. Штейнгель и другие. Лишь несколько человек не ответили утвердительно на вопрос следствия о ежегодном совершении исповеди и причастия. А. П. Беляев был уверен, что для верующего христианина[27]
«священный долг открыто исповедовать веру, несмотря на то, что неверующие или отступники от христианства провозгласят это пошлым, лицемерным, пропитанным постным маслом и ладаном». И. Д. Якушкин честно признавал, что не мог исполнять церковные обряды для проформы[47]: «…не имея истинного убеждения в таинстве причастия, не почитал себе в праве приступить к оному, тем более, что никакие постановления, мне известные в России, не позволяют видеть в исповеди и причастии единственно обряд наружный».
Искренней и воинственной была религиозность С. И. Муравьева-Апостола, который утверждал, что «религия всегда будет сильным двигателем человеческого сердца»[48] и связывал свой протест и неизбежность восстания против самодержавной власти с нарушением царями исконных христианских заповедей. В «Православном катехизисе» — воззвании к солдатам, для которого авторами была использована форма и название составленного в 1821 году архиепископом Филаретом и получившего общецерковное признание[14][~ 2] катехизиса[49], — С. И. Муравьев-Апостол и М. П. Бестужев-Рюмин писали, что «избрание Царей противно воле Божией, ибо один у нас Царь должен быть — Иисус Христос».
Верующие декабристы находили в христианстве, если не объяснение, то оправдание делу своей жизни. В прощальном письме жене Рылеев писал: «…как спасительно быть христианином! Благодарю моего создателя, что он меня просветил и что я умираю во Христе». Первый декабрист В. Ф. Раевский, уже в Сибири, подвёл собственный итог[50]: «…Бог видел все… Он труд мой освятил…» Ревностный католик Лунин, одной из причин ухода которого из православия[~ 3] была убеждённость в активном участии именно католической церкви в совершенствовании не только внутреннего мира христианина, но мира внешнего (общественного), в «Письмах из Сибири» в 1836 г. написал о Боге, давшем ему силы не только смириться и терпеть, но и продолжать свою миссию, — «…невидимый хранитель судьбы моей».
Некоторые образованные и почитающие науку декабристы, испытывая сомнения в вере, пытались сочетать религиозные убеждения с воспринятыми ими философскими и естественнонаучными тенденциями того времени. В качестве приемлемой системы они принимали деизм, признавая и божественность акта сотворения природы, и возможность жить в соответствии с совершенствуемыми человеком законами и открываемыми наукой истинами. Н. С. Бобрищев-Пушкин писал о распространённом в Южном обществе деизме, «несмотря на внешность и обряды, к которым принуждала политика начальства и отечественные постановления»[52]. Католик П. Я. Чаадаев обращался к православному И. Д. Якушкину[53]: «…невозможно, чтобы ты окончательно остался при том малодушном сомнении, дальше которого деизм шагнуть не может. К тому же естественные науки в настоящее время далеко не враждебны религиозным верованиям».
П. И. Пестель, колебавшийся между верой и неверием и ещё в 1821 году говоривший А. С. Пушкину[54], что «сердцем я материалист, но разум этому противится», понимал необходимость реорганизации отношений государства и духовного сословия, которое «не должно переставать являть примеры строжайшей добродетели и единственным своим занятием полагать восслание к Всевышнему теплых и благочестивых своих молитв о спасении душ наших», и посвятил этому отдельный раздел «Русской правды»[55][56]. Из переписки Пестеля с родителями следует, что засомневавшись в начале 1825 г. в успехе дела, он обратился к религии и весной после 5-летнего перерыва исповедался и причастился[57]. Приглашённый напутствовать осуждённого руководителя Южного общества перед казнью пастор Рейнбот рассказывал писателю Н. И. Гречу, что, несмотря на попытки оправдаться и жалобы на несправедливость приговора, Пестель «исполнил обряд с благоговением»[58][~ 4].
М. П. Бестужев-Рюмин писал, что при обсуждении конституционного проекта Южного общества было принято единодушное решение о необходимости поддержки в России «господствующей религии»[59]. В итоговом варианте «Русской правды», получившем в 1824 году название «Русская правда или заповедная государственная грамота великого народа российского, служащая заветом для усовершенствования государственного устройства России и содержащая верный наказ как для народа, так и для временного Верховного правления» Пестель сформулировал «Коренные правила в отношении к свободе вероисповеданий и духовных действий»:
- христианская православная грекороссийская вера была признана господствующею верою государства российского;
- все прочие христианские исповедания и все инородные веры дозволялись в России, если они не противоречили российским духовным и политическим законам, правилам нравственности и не нарушали естественных обязанностей человека;
- церковное богослужение определялось как внешняя форма, позволяющая человеку по внутреннему влечению обращаться к Всевышнему и в силу этого почитаться должно церковное богослужение всякой веры;
- собственная (внутренняя) вера или понятие о Боге признавалось личным правом каждого человека, в которое никто не мог вмешиваться, кроме как просвещением и убеждением, а инквизиция в любой форме признавалась недопустимой.
В соответствии с этим Пестель распространял программу религиозной реформы только на преобразование православного церковного богослужения, включённого им «в круг государственных предметов». «Русская правда» определяла белое духовенство как «особое звание, имеющее особые занятия, исполняющее особые должности», признавала его ветвью «чиноначальства» и «самою наипочтеннейшей» частью правительства.
Иное место «Русская правда» отводила черному духовенству. Включив епархии и монастыри в систему государственных учреждений, Пестель счёл, что «монахи не принадлежат к чиноначальству, но составляют особую часть граждан, посвятивших себя жизни особенного рода, правительством дозволенной».
События 14 декабря глазами священника
Протоиерей Иоанн Виноградов, в мае 1825 года назначенный священником церкви Сошествия Святого Духа Императорской академии художеств, во дворе которой вечером 14 декабря спасались бежавшие с Сенатской площади от картечных залпов через Неву, в своих воспоминаниях описал царившую в городе в день мятежа атмосферу неопределённости и общей растерянности[60]. Священник искренне сочувствовал рядовым жертвам восстания: «Несчастные солдаты! Можно сказать — они невинны! Мне самому клялись они (некоторые), что ничего не знали и даже не понимали, куда и на что вели их начальники». На следующий день он был настолько поражён увиденным на площади, залитой после расстрела кровью, что в записках предпочёл скрыть свой ужас фразой на латыни: «15 декабря была новая присяга… государю Николаю Павловичу. Сердца успокоились. В это день на Петровской площади видел я sanguinis multa signa[~ 5] и смотрел как щекатурили стену, испещрённую пулями».
|
|