Меню
Главная
Случайная статья
Настройки
|
Дети фестиваля или фестивальные дети[1] — появившийся при СССР в 1960-е — 1980-е годы бытовой стереотип или клише[1], подразумевающее детей от советских людей и людей из стран Африки, Латинской Америки или зарубежной Азии.
В общественном мнении закрепилось представление, что впервые массовое появление метисов и мулатов вызвал прошедший в Москве в 1957 году VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов[2]. На возникновение термина «дети фестиваля» могла повлиять начальная строчка гимна фестиваля: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живём…» («Гимн демократической молодёжи»).
Содержание
Предыстория
Долгое время миграция в Россию людей негроидной расы с последующим их укоренением на новой родине из-за географической отдалённости могла происходить лишь эпизодически, как единичные случаи.
Относительно заметным началом появления в России чернокожих можно считать период индустриализации в СССР 1930-х годов, когда частью приехавших из США инженеров, коммерсантов, представителей интеллигенции были негры. В определённом количестве они обосновывались в Советском Союзе на годы, а иногда и заводили семьи и оставались насовсем (см., например, Джеймс Паттерсон). На данном этапе такие случаи в масштабах страны, впрочем, оставались скорее единичными и не оценивались коренным населением как особое явление.
Всемирный фестиваль молодёжи и студентов 1957 года вызвал, таким образом, «новую волну» — в отличие от предыдущих, замеченную советским обществом. В статье о московском фестивале Артём Кречетников («Би-би-си») отмечает[3]:
«Оттепель» принесла с собой новые принципы: иностранцы делятся на плохих и хороших, и последних неизмеримо больше; все трудящиеся — друзья СССР; если они пока и не готовы строить социализм, то уж точно хотят мира во всём мире, и на этой почве мы с ними столкуемся… Теперь всё западное перестали отвергать чохом… Появился специальный термин: «люди доброй воли». Не стопроцентно наши, но и не враги. Они-то и съехались в Москву.
Фестиваль 1957 года
Символом молодёжного форума, на который прибыли десятки тысяч делегатов от левых молодёжных организаций из 131 страны мира[4], стал Голубь мира, придуманный Пабло Пикассо. Во время фестиваля стремительно распространилась мода на джинсы, кеды и игру бадминтон. Популярными стали музыкальные суперхиты Rock Around the Clock, «Гимн демократической молодёжи», «Если бы парни всей Земли…» и «Подмосковные вечера». Фестиваль стал во всех смыслах значимым и взрывным событием для юношей и девушек. Известный джазмен Алексей Козлов позже пишет о тех днях[4]:
Ни туристы, ни бизнесмены в страну ещё не приезжали, дипломаты и редкие журналисты просто так на улицах не появлялись. Поэтому, когда мы вдруг увидели на улицах Москвы тысячи иностранцев, с которыми можно было общаться, нас охватило что-то вроде эйфории….
Я помню, как светлыми ночами на мостовой улицы Горького стояли кучки людей, в центре каждой из них несколько человек что-то горячо обсуждали. Остальные, окружив их плотным кольцом, вслушивались, набираясь ума-разума, привыкая к самому этому процессу — свободному обмену мнениями.
Среди тысяч делегатов было немало представителей негроидной расы — это были посланцы Африки, находившейся в самом разгаре процесса деколонизации. Ряд делегаций представляли не государства, а национально-освободительные движения, зачастую находящихся у себя на родине в подполье. Последних старались принять особенно сердечно. Советская пресса часто и подробно рассказывала о трудностях и опасностях, которые им пришлось преодолеть, чтобы попасть в Москву[3]. Писатель Анатолий Макаров рассказывает[5]:
От Манежной площади прямо по мостовой, пренебрегая гудками машин и милицейскими трелями, подымалась толпа, никогда на московских улицах не виданная. Пёстрая, почти карнавально разодетая, непочтительная, весёлая, звенящая гитарами, бьющая в барабаны, дующая в дудки, орущая, поющая, танцующая на ходу, хмельная не от вина, а от свободы и самых чистых и лучших чувств, незнакомая, неизвестная, разноязыкая — и до озноба, до боли родная…
Фестиваль ехал по Москве в автобусах и в открытых грузовиках (на всех гостей автобусов не хватало). Он плыл по Садовому кольцу, которое представляло собой бескрайнее человеческое море. Вся Москва, простецкая, только-только пришедшая в себя после военных карточек и очередей… кое-как приодевшаяся, едва начавшая выбираться из подвалов и коммуналок, стояла на мостовой, тротуарах, крышах домов и тянула к проезжающим гостям руки, истосковавшиеся по пожатию таких же тёплых человеческих рук. Географическая карта обрела конкретное воплощение. Мир действительно оказался потрясающе разнообразен.
Согласно общепринятым представлениям, позже растиражированным уже перестроечной и российской прессой, тесный эмоциональный контакт молодых москвичей и москвичек со своими зарубежными сверстниками не ограничивался беседами о мире и дружбе и порой заходил гораздо дальше. У простого советского человека была масса вопросов по поводу темнокожих, в том числе не совсем приличных вопросов. Егор Телицын, работавший в дни фестиваля патрульным милиционером, вспоминает[6]:
В районе Ленинских гор задержали группу мужчин. Они расположились за кустами посреди газона, в центре — два молодых африканца. Пьяные и нагишом. Стали разбираться, и один из мужиков объясняет: мол, поспорили с друзьями, какого цвета у них «хозяйство». Для разрешения вопроса купили несколько бутылок водки и уговорили (жестами!) прогуливавшихся мимо делегатов завернуть «на пикничок». Когда те как следует нагрузились, их удалось убедить устроить стриптиз. Как раз к разгару событий мы и подоспели. Африканцев отправили в гостиницу, а наших — в ближайшее отделение…
По свидетельствам участников событий, «было очень много иностранных людей, которых в России никто до этого не видел. Я имею в виду в первую очередь негров, да и просто других национальностей. Наши девочки прямо с ума сходи»[7]. В милицейских сводках за 5 августа 1957 г. зафиксировано: «работниками милиции у гостиниц Щербаковского района было задержано 47 девушек, пытавшихся установить связь с иностранцами; среди них оказалось 30 комсомолок»[2]. Алексей Козлов в своих нашумевших мемуарах «Козёл на саксе» публикует пикантные подробности[8]:
Сам я не был участником этих событий, но слышал много рассказов, которые в основных деталях были схожи. А происходило вот что. К ночи, когда темнело, толпы девиц со всех концов Москвы пробирались к тем местам, где проживали иностранные делегации. Это были различные студенческие общежития и гостиницы, находившиеся на окраинах города… В гостиничные корпуса советским девушкам прорваться было невозможно, так как всё было оцеплено профессионалами-чекистами и любителями-дружинниками. Но запретить иностранным гостям выходить за пределы гостиниц никто не мог.
…События развивались с максимальной скоростью. Никаких ухаживаний, никакого ложного кокетства. Только что образовавшиеся парочки скорее удалялись подальше от зданий, в темноту, в поля, в кусты, точно зная, чем они немедленно займутся. Особенно далеко они не отходили, поэтому пространство вокруг гостиниц было заполнено довольно плотно, парочки располагались не так уж далеко друг от друга, но в темноте это не имело значения. Образ загадочной, стеснительной и целомудренной русской девушки-комсомолки не то чтобы рухнул, а скорее обогатился какой-то новой, неожиданной чертой — безрассудным, отчаянным распутством. Вот уж, действительно «в тихом омуте…»
…Срочно были организованы специальные летучие моторизованные дружины на грузовиках, снабжённые осветительными приборами, ножницами и парикмахерскими машинками для стрижки волос наголо. Когда грузовики с дружинниками, согласно плану облавы, неожиданно выезжали на поля и включали все фары и лампы, тут-то и вырисовывался истинный масштаб происходящей «оргии». Любовных пар было превеликое множество. Иностранцев не трогали, расправлялись только с девушками… у них выстригалась часть волос, делалась такая «просека», после которой девице оставалось только одно — постричься наголо и растить волосы заново… Слухи о происходящем моментально распространились по Москве. Некоторые, особо любопытные, ходили к гостинице «Турист», в Лужники и в другие места, где были облавы, чтобы просто поглазеть на довольно редкое зрелище.
Спустя девять месяцев после Всемирного фестиваля молодёжи и студентов весной 1958 года на свет стали появляться «дети фестиваля». Молодым матерям сложно было скрыть плоды тех мимолётных связей из-за чёрной кожи внебрачных детей, и каждый выход на прогулку превращался в наглядную демонстрацию произошедшего. Консервативное общественное мнение было настроено негативно: негритёнок в коляске считался признаком лёгкого поведения его матери. Владимир Контровский в повести «Последний офицер» даёт такую уничижительную характеристику одному из её героев:[9]
Его бабушка, царство ей небесное, была одной из комсомолок-энтузиасток, с распростёртыми коленками встречавших гостей Московского Международного фестиваля молодёжи и студентов, прибывших из стран Азии и Африки, только-только освободившихся от ига проклятых колонизаторов.
Интернациональная дружба не знала границ, и когда волна восторгов схлынула, на песке, промокшем от девичьих слёз, шустрыми крабиками остались многочисленные «дети фестиваля» — с противозачаточными средствами в Стране Советов было туго. Не минула чаша сия и Валерину бабулю: у неё родился чёрненький сынишка — весь в папу. Борец за независимость вернулся на родину, нимало не задумываясь о последствиях своей пылкой, но краткой любви в далёкой северной стране, а его отпрыск вырос.
В фильме Валерия Тодоровского «Стиляги» проблема детей фестиваля рассматривается ретроспективно, с налётом лирики и щемящей ностальгии. Подчёркивается протест молодёжи против советского бездушия и формализма, а также лучшие черты советского народа — терпимость, готовность принять в семью любого ребёнка, вне зависимости от обстоятельств его рождения. Несмотря на попытки некой романтизации и переосмысления прошлого, в фильме хорошо просматривается весь тот негатив, который вызывался неожиданным рождением чернокожего ребёнка-мулата в простой советской семье. О связи советских женщин с представителями негроидной расы в период фестиваля вкратце говорится в фильме Карена Шахназарова «Город Зеро», в сцене в подземном краеведческом музее, а также в фильме Владимира Феоктистова «Фанат» (хронология фильма подразумевает Олимпиаду-80 в Москве как более позднее событие, аналогичное фестивалю молодёжи и студентов). Данная тема кратко затронута и в телесериале «Фишер» (2023) — показан детский дом, в котором много детей-мулатов, это недовольно комментируется работницей детского дома (она ссылается на «фестиваль»), ближе к концу сериала становится известно, что женщина-следователь, приходившая в детский дом, воспитывает темнокожую девочку.
Негативное отношение к матерям зачастую переносилось в дальнейшем и на самих детей фестиваля. Например, Дмитрий Быков, как и предыдущий автор, считает, что последние очень часто пополняли преступные сообщества или просто болтались на улице, так как росли без отцов[10]. Газета «Иностранец» отмечает, что многие из детей фестиваля 1957 года и их потомков «зависли» между двух цивилизаций[11].
Некоторые оценки общей численности детей фестиваля доходят до «множество»[12] или «более 40 тысяч» человек[13]. Некоторые издания даже считают, что после фестиваля 1957 года в СССР возникла новая этническая группа[14]. Тем не менее, авторитетная оценка численности темнокожих детей фестиваля колеблется от «единиц» до «десятков»[1].
Статистика
Журналист А. Добровольский упоминает якобы попадавшуюся ему на глаза сводную статистическую выписку, подготовленную для руководства МВД СССР, зафиксировавшую рождение суммарно 531 мулата[6]. Необходимо отметить, что организованные газетой «Труд» поиски следов детей фестиваля неевропеоидных рас в различных профильных государственных, общественных и правозащитных структурах (фонд «Метис», Институт этнологии и антропологии, Центр межнационального сотрудничества, Московский дом национальностей) и вовсе не дали результатов[1].
Фестиваль проходил с 28 июля по 11 августа 1957 года. Всего в Москву прибыло 31 000 иностранцев. Самыми многочисленными были делегаты европейских стран; в частности, по две тысячи человек приехало из вполне белокожих Франции и Финляндии[3], тогда как гостей из «чёрной Африки» было совсем немного: Габон — 7 человек, Гамбия — 5, Ангола и Камерун — по 3 человека, Сомали и Уганда — по 2[2].
Наталья Крылова, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института Африки РАН, отмечает, что темнокожих гостей фестиваля обоего пола насчитывалось порядка 5—6 тысяч[1] — и они не были предоставлены сами себе, в рамках фестивальной программы за две недели было проведено свыше восьмисот мероприятий с их активным участием[3]. Так что даже если предположить обоюдную гиперсексуальность сторон, за отведённое время не могло получиться сколь-нибудь значимого количества половых контактов, а их результаты могут исчисляться десятками[1]. Тем более, что между советской и иностранной молодёжью были сильнейшие культурные различия, к которым в данном случае добавлялись и расовые.
Так, по данным газеты «Іностранец», даже в нынешней России число потомков межэтнических связей с иностранцами достигает всего 7—9 тысяч в год на страну, а средний 30-летний россиянин в среднем из общего числа своих сексуальных партнёрш (около десяти до этого возрастного рубежа) имеет менее 0,001 иностранки — в то время как его ровесник-американец из тех же своих десяти сексуальных партнёрш имеет 0,2 иностранки, а француз из 15 — 0,5. То есть говорить о «толпах» жаждущих "экзотического" секса в 1957 году не приходится: слишком высоки предохраняющие межцивилизационные барьеры. Общество таким образом оберегает своих членов от межэтнических контактов не из расизма как такового, а из большой разницы культур, существенно снижающей шансы потенциальной пары на счастливый брак[11].
Будущий нобелевский лауреат Габриель Гарсия Маркес, в 1957 году никому ещё не известный колумбийский журналист, в своих воспоминаниях о фестивальных московских буднях и праздниках свидетельствует[6]:
Советские товарищи хотели дружить, однако, москвичи подозрительно упрямо сопротивлялись, когда мы изъявляли желание прийти к ним в гости. И лишь несколько человек уступили нашему напору.
Маркес, впрочем, связал это с их чувством стеснения от бедности своих жилищных условий[К 1]. Что, однако, плохо вяжется с воспоминаниями Макарова, находившегося «по другую сторону баррикад»[5]:
Компанию французов мы привели в гости к нашему однокласснику, в огромную московскую коммуналку, переделанную из бывших номеров. Каким-то образом весь старый двор узнал, что в квартире на втором этаже принимают молодых парижан, и народ повалил к нам с пирогами, с вареньем, естественно, с бутылками и прочими дарами простого русского сердца. Француженки ревели в голос. Между прочим, происходило всё это на Пушечной улице, в ста метрах от знаменитого здания, мимо которого москвичи в те годы проходили, рефлекторно опуская глаза и ускоряя шаг.
Некоторый свет на причину появления различных легенд проливают данные органов внутренних дел и госбезопасности, которыми поделился Владлен Кривошеев, тогда — инструктор орготдела МГК ВЛКСМ[15]. Накануне фестиваля прошла сходка «воров в законе», принявшая решение о полном сворачивании криминала в эти дни в Москве и обеспечении соответствующего контроля над неорганизованным преступным элементом. Причина проста: мероприятие политическое, поэтому в случае чего пришлось бы отвечать не по уголовным статьям УК, а «с политикой» в нагрузку.
Перед фестивалем со всего Союза в Москву начали съезжаться настоящие проститутки. Власти опасались вспышки венерических заболеваний. Поэтому нескольких особо известных профессионалок силами милиции вывезли за город, попортили им причёски и велели предупредить остальных[15]. Это возымело эффект: случаев организованного коммерческого секса за две фестивальные недели зафиксировано не было. Наталья Крылова говорит[1]:
|
|