Меню
Главная
Случайная статья
Настройки
|
Лукиан из Самосаты (Лукиан Самосатский, др.-греч. , лат. Lucianus Samosatensis; около 120 — после 180 гг. н. э.) — писатель, живший в Римской империи и писавший на древнегреческом языке. В сатирических сочинениях Лукиан высмеивает общественные, религиозные и философские предрассудки, а также другие пороки современного ему общества. Кроме того, его сочинение «Правдивая история», описывающее, в частности, путешествие на Луну и Венеру, оказало влияние на становление научной фантастики.
Содержание
Биография
Главным источником биографических сведений являются его собственные сочинения (прежде всего, «Сновидение, или жизнь Лукиана» и «Дважды обвинённый, или Судебное разбирательство»), хотя в связи с сатирическим характером его творчества не исключается, что некоторые автобиографические детали он мог выдумать для нужд повествования[4]. Автобиографичность по крайней мере «Сновидения» обычно признаётся[5]. Отдельные сведения о нём сохранились в византийской энциклопедии «Суда» и в сочинениях некоторых христианских авторов[6]. В середине XX века в средневековой рукописи одного из сочинений врача Галена было обнаружено упоминание Лукиана[7]; впрочем, отождествление этого человека с писателем считается спорным[8].
Дата рождения Лукиана неясна. По наиболее распространённой версии, Лукиан родился между 115 и 125 годами[9][5][6][8][10][11][комм. 1]. Местом его рождения был город Самосата[комм. 2] в римской провинции Сирия, который до вхождения в состав Римской империи был столицей небольшого царства Коммагена. Во II веке н. э. Самосата была довольно развитым городом на восточных окраинах Римской империи с расквартированным римским легионом. Несмотря на присутствие римлян, Самосата и окрестности были относительно слабо связаны с греко-римской культурой[12], и большая часть местного населения говорила по-арамейски[7]. Имя Лукиан образовано от римского преномена Луций. По мнению Кристофера Джонса, романизированное имя отражает римское влияние в Самосате, хотя Лукиан едва ли был римским гражданином по рождению[9][11]. Лукиан гордился своей малой родиной и тепло отзывался о Самосате[9]. В своих сочинениях Лукиан называл себя и сирийцем, и ассирийцем[комм. 3]. Допускается возможность, что Лукиан имел семитские корни[5][13]. Заявление Лукиана, будто он первоначально говорил как варвар трактуется по-разному — как возможное указание на арамейский язык в качестве родного[14][15][11][16], как замечание о недостаточном уровне владения литературным древнегреческим языком до получения риторического образования[11][17] или как указание на бедность словарного запаса в молодости[15]. Негреческое происхождение Лукиана считается важным для понимания его взглядов и особенностей творчества[18].
Лукиан происходил из довольно скромно обеспеченной семьи[19]. Его отцом, вероятно, был бедный ремесленник[20], который не смог обеспечить сыну традиционное школьное образование[6]. Отец отдал мальчика в подмастерья его дяде-скульптору. Впрочем, после того, как Лукиан случайно разбил каменную плиту, его обучение ремеслу прекратилось[комм. 4]. В сочинении «Дважды обвинённый» Лукиан указывает, что он обучился древнегреческому языку и мастерству риторики, странствуя по Ионии[6]. Допускается, что Лукиан несколько лет мог путешествовать с бродячей труппой актёров, музыкантов и/или странствующих лекарей[21][комм. 5]. Его обучение грамматике и риторике носило эмпирический, а не догматический характер, и было построено вокруг изучения классических произведений, много внимания уделялось заучиванию отрывков наизусть[22]. Лукиан почти не изучал догматическую философию, а его знания в грамматике были базовыми и не затрагивали сложные проблемы этой дисциплины[22]. Проанализировав упоминания различных вопросов в сочинениях Лукиана, Фред Хаусхолдер[англ.] пришёл к ряду выводов о характере познаний греческого автора и некоторых особенностях его образования. Так, американский исследователь отметил неравномерное знание философии: Лукиан основательно изучал стоическую диалектику, но уничижительно отзывался о ней, имел лишь базовые знания о физике, а познания в этике приобрёл, вероятно, не столько систематическим обучением, а самостоятельным чтением, беседами и посещением публичных лекций[23]. Лукиан, вероятно, не изучал музыкальную теорию, хотя неоднократно демонстрировал интерес к музыке, особенно к игре на флейте[24]. Греческий автор немало внимания уделял вопросам живописи и скульптуры и демонстрировал знакомство с технической терминологией живописи[25]. Арифметику же Лукиан изучал на базовом уровне, но высоко ценил её как образцовую науку[26]. Велик его интерес к медицине, однако его познания тривиальны и демонстрируют отсутствие специальной подготовки[27]. Лукиан неоднократно высказывался по частным вопросам других областей знания (астрономия, геометрия, оптика, архитектура, механика), но, по мнению Хаусхолдера, ничто не указывает на глубокое знание этих дисциплин[28]. Хаусхолдер также отметил отсутствие указаний на систематические познания по теории права[29]. Риторическую подготовку Лукиан завершил к 25 годам[30].
После получения образования Лукиан стал странствующим ритором, и до сорока лет путешествовал по Греции, Македонии, Италии, Галлии (вероятно, только в Цизальпийской Галлии[31]) и Сирии[32][33][17]. По собственному заявлению, за ним закрепилось прозвище «Прометей красноречия»[13]. Лукиан, возможно, был адвокатом в Антиохии, хотя отмечается, что эта точка зрения основывается на позднем свидетельстве «Суды», которое, в свою очередь, могло быть результатом неточной интерпретации слов самого Лукиана[7]. Став ритором, Лукиан познакомился с философом-платоником, которого он называет Нигрин[34]. Некоторые исследователи допускают, что под именем Нигрин (лат. Nigrinus — «чёрный») Лукиана может скрываться философ Альбин (лат. Albinus — «белый»)[35][36], хотя эта точка зрения не является общепризнанной[37]. Лукиан связывал с влиянием Нигрина появление интереса к изучению философии и отмечал, что философ служил образцом умеренности, скромности и спокойствия[34]. Впоследствии он познакомился с философом-киником Демонактом и углублял свои познания в философии у него[38][34].
У Лукиана было немало друзей и покровителей из богатой элиты — в частности, один римский сенатор (вероятно, греческого или восточного происхождения[39]) и префект Египта (возможно, Гай Кальвизий Стациан[40]). Его отношения с ними сравниваются с покровительством Мецената творческим людям, и едва ли Лукиан зависел от них, подобно критиковавшимся им параситам[41]. Отдельные сочинения были посвящены танцовщице Пантее, любовнице императора Луция Вера[42]. Лукиан был знаком и с представителями интеллектуальной элиты — врачом Галеном[7], историком Аррианом[43], философами Цельсом и Кронием[44][45], а также, возможно, с покровителем второй софистики Геродом Аттиком[46]. Карьера Лукиана, сирийца по происхождению, в числе прочего обучавшего римских граждан в Галлии древнегреческому языку, считается вполне характерной для Римской империи I—II веков с её новыми социальными лифтами, предоставлявшими возможность для самореализации в едином культурном пространстве[47]. В отношении к Римской империи Лукиан не испытывал никакой вражды, но, подобно Галену, сочетал самореализацию в Риме с критикой пороков его жителей, ярко проявившейся в «Нигрине»[48][49]. В целом Лукиан принимал римское господство как должное и рассматривается как лояльный римской власти[49][48]. Впрочем, обращённость интересов в прошлое заставляла Лукиана, как и многих представителей второй софистики, не обращать внимания на Рим[50]. По наблюдению антиковедов, именно Лукиан впервые в сохранившейся греческой литературе говорил о населении Римской империи в первом лице множественного числа («мы»)[48]. Лукиан знал латинский язык и изредка обращался к примерам из римской истории и мифологии[48].
В возрасте сорока лет Лукиан, по собственному признанию, переосмыслил предшествующий образ жизни странствующего ритора, почувствовал отвращение к занятиям риторикой и обратился к философии[32][33]. К зрелом возрасте Лукиан, вероятно, жил в Афинах, где происходит действие ряда его диалогов[45][40]. Однажды он упоминает, что у него был сын Ликин[51]. Долгое время визит Лукиана в Абонотих (Абонутейх)[нем.] на черноморском побережье относили к 164—165 годам, но в 1985 году Христиан Марек[нем.] предложил пересмотреть датировку надписи, которая использовалась для реконструкции хронологии этого визита, предложив отнести путешествие к 159 году. Датировка Марека была принята, и Саймон Суэйн[англ.] и Кристофер Джонс отнесли путешествие в Абонотих к 159 году. В 1997 году Яап-Ян Флинтерман, соглашаясь с датировкой Мареком надписи, пересмотрел хронологию визита Лукиана в Абонотих, отнеся его к 161—162 годам и связав с эвакуацией Лукианом семьи (включая отца) из Самосаты вглубь империи[52]. В 163—166 годах (с перерывами) Лукиан находился в Антиохии[52]. В 165 году Лукиан снова посетил Олимпийские игры, став свидетелем самосожжения кинического философа Перегрина Протея в Олимпии, а в следующем году вновь находился в Антиохии в ставке императора Луция Вера, победившего парфян[45]. К концу жизни Лукиан получил некий пост в провинциальной администрации Египта (вероятно, его назначили архистратором[40][53])[54][55]. Поскольку последние произведения Лукиана вновь носят строго риторический характер, иногда предполагается возврат в конце жизни к профессии ритора (альтернативное объяснение — развлечение императорского чиновника[32]). Сам Лукиан по-разному отзывался о своём достатке — и уповал на бедность, и упоминал о влиятельных богатых покровителях[56]. Умер Лукиан после 180 года: умершего в этом году Марка Аврелия в произведении «Александр, или Лжепророк» он называет божественным[6][54][10]. По утверждению враждебно настроенной к Лукиану «Суды», он умер, растерзанный собаками, «за то, что лаял против истины», но это сообщение считается очень сомнительным[40][57].
Творчество
Творчество Лукиана обширно: оно включает философские диалоги, сатиры, биографии и романы приключений и путешествий (часто откровенно пародийные), имеющие отношение к предыстории научной фантастики. Всего Лукиану приписывается между 82 и 86[58][59][60][61] произведениями различных жанров. Принадлежность Лукиану нескольких сочинений неясна (см. раздел #Принадлежность спорных сочинений). Считается, что сохранилась значительная часть его литературного наследия[53].
Лукиан работал в различных жанрах. 18 произведений относят к риторическим жанрам — 4 речи (две речи в защиту Фаларида, «Тираноубийца» и «Лишённый наследства»), 9 пролалий (др.-греч. [prolali]), или вступлений, рассматривавшихся в качестве самостоятельных произведений («Дионис», «О янтаре», «Гармонид», «Геродот», «Тому, кто назвал меня Прометеем», «Скиф», «Жаждни», «Зевксид») и 5 эпидейктических сочинений («Гиппий», «О доме», «Похвала родине», «Похвала мухе», «В оправдание ошибки, допущенной в приветствии»). Также выделяется 17 сочинений в форме писем или памфлетов и 36 диалогов, которые наверняка были написаны Лукианом[40].
Установление хронологии написания работ Лукиана затруднительно[61][62]. Поворот в биографии (отказ от профессии софиста) и творчестве Лукиана в 160-е годы обычно принимается в качестве отправной точки для периодизации его литературной деятельности[61]. Большое количество сочинений относят к раннему периоду творчества на основании следования традиционным жанровым формам и отсутствия едкой сатиры. К таковым относят речи в защиту Фаларида, некоторые пролалии и эпидейктические сочинения[7]. Затем Лукиан постепенно перешёл к сатире, изменив и жанровую форму творчества в пользу комического диалога. Жанровой спецификой данного периода творчества считают внедрение в литературу философского диалога, распространённого в популярно-философской литературе, с добавлением комических элементов. Его сатирическое творчество обогатилось философским инструментарием и аргументацией разных философских школ[63][61]. После скорого разочарования в философии Лукиан начал высмеивать и философов[64]. Этот новый период творчества характеризовался многообразием жанров, в которых работал греческий автор — помимо комического диалога, он иногда возвращался к риторическим декламациям[61][64]. Иногда выделяются также переходные сочинения, близкие по тематике средней и новой древнегреческой комедии[17].
Отдельные сочинения Лукиана могут быть датированы по упоминанию известных событий и людей. Так, в 160-е годы были написаны «Дважды обвинённый», «Корабль», «Гермотим», «О смерти Перегрина», «Беглые рабы», «Изображения», «О танцах», после окончания войны с парфянами был написан трактат «Как следует писать историю»[10]. К поздним работам относят и отдельные эпидейктические речи («В оправдание ошибки, допущенной в приветствии») и пролалии (в частности, «Дионис» и «Геракл»)[7]. Самое позднее опубликованное произведение — «Александр, или Лже-пророк» — было опубликовано не ранее 180 года, хотя не исключается, что оно могло быть написано раньше[10].
Влияние на Лукиана
Лукиан испытал влияние нескольких древнегреческих авторов. В своих работах он открыто признавал влияние философа и сатирика Мениппа Гадарского[65]. Сочинения Мениппа не сохранились (известны лишь отдельные краткие цитаты и фрагменты), и в историографии XIX—XXI веков вопрос о влиянии Мениппа на Лукиана решался по-разному. Так, Рудольф Хельм[нем.] считал, что степень заимствования Лукианом Мениппа можно охарактеризовать как почти дословный плагиат. По утверждению Хельма, Лукиан воспользовался тем, что сатирические сочинения Мениппа были почти забыты ко II веку н. э., и приписал их себе после незначительной переработки[66]. В более осторожном виде эту гипотезу разделял, в частности, Иосиф Тронский, который оценивал влияние Мениппа как подражание Лукиана полузабытому земляку-сатирику[67]. Впоследствии исследователи доказали несостоятельность гипотезы Хельма. В частности, было доказано, что сатиры Мениппа и Лукиана существенно различались по форме, что перечёркивало значительную часть выводов немецкого антиковеда[68]. Вместе с тем, сходство отдельных сочинений Лукиана с сохранившимся «Отыквлением» Сенеки, которое предположительно близко к сатирам Мениппа, считается основанием для признания за Лукианом некоторых сюжетных заимствований или аллюзий на работы Мениппа[69]. При этом Лукиан, по мнению Дженнифер Холл, не только не скрывал некоторую степень влияния сатирика, но и стремился к тому, чтобы читатели увидели аллюзии на его творчество[70]. Самого Мениппа Лукиан выводил героем своих произведений[71].
Другими источниками вдохновения для Лукиана называются софистическая риторика, философские диалоги Платона и сочинения Ксенофонта, которые оказали значительное влияние на стиль греческого автора. Отмечаются также содержательные и стилистические параллели с классическими комедиями (особенно Аристофана) и диатрибами киников[72]. В различных сочинениях выявляются транспозиции из разных жанров: в «Диалогах богов» — из эпоса, в «Диалогах гетер» — из комедий, а также из однострочных шуток Махона, в «Нигрине» — из платонических диалогов, в «Сновидении» — из «Апологии Сократа» Платона[62]. В трактате «О сирийской богине» Лукиан имитировал стиль Геродота[73]. На особые образцы Лукиан ориентировался в фантастических сочинениях (см. раздел «Фантастика»). В произведениях Лукиана встречаются известные персонажи-клише древнегреческой литературы — мизантроп Тимон, философ-киник Диоген, сатирик Менипп, мудрый варвар Анахарсис[74]. «Похвала мухе» Лукиана находит отклик в панегириках абсурдным вещам и явлениям некоторых современников (др.-греч. [adxa])[75].
Сатира
Основные темы сатиры Лукиана — нравственное оскудение высшего общества, бессодержательные пафосные публичные выступления, религиозные предрассудки, упадок литературы и философии, современный быт[76]. Комментируя тематическое многообразие лукиановской сатиры, Михаил Бахтин писал, что это «целая энциклопедия его современности: они полны открытой и скрытой полемики с различными философскими, религиозными, идеологическими, научными школами, направлениями и течениями современности, полны образов современных или недавно умерших деятелей, „властителей дум“ во всех сферах общественной и идеологической жизни (под своими именами или зашифровано), полны аллюзий на большие и маленькие события эпохи, нащупывают новые тенденции в развитии бытовой жизни, показывают нарождающиеся социальные типы во всех слоях общества и т. п.»[77]. В «Диалогах в царстве мёртвых» греческий автор постоянно обращался к теме тщетности человеческого существования, подчёркивая демократическое равенство одинаковых скелетов — бывших богачей и бедняков[78]. Много внимания Лукиан уделял разного рода проходимцам и самозванцам, к которым он относил философов, софистов и религиозных деятелей, а также отдельных индивидуумов. По его мнению, всех их объединяло тщеславие, которое заставляло выбирать простые пути в любой сфере деятельности. Лукиан противопоставлял их стремлению быстро возвыситься долгий упорный труд[79].
Неоднократно объектом сатиры Лукиана были различные вопросы современной риторики и литературы. В «Похвале мухе» Лукиан высмеял бессодержательность и напыщенность современного ораторского мастерства[80]. Схожая направленность обнаруживается в сочинении «Учитель красноречия»[80]. Мишенью критики был, вероятно, Юлий Полидевк (Поллукс)[81]. В «Лексифане» Лукиан высмеял языкового пуриста, написавшего бессодержательное сочинение в подражание Платону с обилием забытых слов и оборотов. В конце этого диалога альтер эго Лукиана и врач излечивают ценителя древней словесности рвотным средством, после чего Лукиан намечает программу его повторного обучения[82][81]. В «Зевсе трагическом» Лукиан указывает на распространённую практику произнесения чужих речей[71]. Неоднократно он высмеивал и широко распространявшееся увлечение восточной культурой[83].
Фантастика
Лукиана часто называют «первым писателем-фантастом» в истории, имея в виду его «фантастические» романы — «Икароменипп» (др.-греч. [Ikaromnippos]; ок. 161 — «Икароменипп, или Заоблачный полёт») и «Правдивая история» (др.-греч. [Alth Digmata][комм. 6]; по разным данным, написана в 160-е[86] или ок. 170). В первой книге герой совершает космический полёт на Луну с помощью крыльев (и с единственной целью — взглянуть на земные дела «с высоты»), после чего посещает Олимп; во второй, претендующей на титул первого научно-фантастического романа в истории[53], — путешественники-мореплаватели также унесены на Луну (штормовым вихрем), встречают там множество экзотических форм внеземной жизни, активно вторгаются в местную «политику» и даже участвуют в «звёздных войнах» за планету Венера.
«Правдивая история» вне контекста других сочинений Лукиана имеет ряд черт сходства с ранними научно-фантастическими работами. Ещё в середине XIX века Камиль Фламмарион в предисловии к классическому роману Жюля Верна «С Земли на Луну прямым путём за 97 часов 20 минут» прямо указывал на сходство сюжета с Лукианом[87]. Отдельные элементы сюжета «Правдивой истории» сравниваются с избитыми клише научной фантастики первой половины XX века[88]. По мнению писателя и критика Кингсли Эмиса, «Правдивая история» может быть принята за пародию на научную фантастику 1910-х — 1930-х годов[88]. Вместе с тем, рассмотрение «Правдивой истории» в общем контексте творчества Лукиана вынудило некоторых исследователей подвергнуть сомнению принадлежность его сочинений к научно-фантастическому жанру: так, ссылаясь на принципиально иные цели греческого автора, Джон Гриффитс сомневается в возможности отнесения «Правдивой истории» к этому жанру[89]. Известным критиком признания научно-фантастичности творчества Лукиана был Брайан Олдисс, но его позицию в отношении Лукиана связывают с активным продвижением первенства Мэри Шелли в истории жанра[90]. Впрочем, продолжают высказываться и аргументы в поддержку традиционной идентификации «Правдивой истории» как произведения в (прото-)научно-фантастическом жанре[91][92]. В числе ярких черт сходства античного сочинения с современной научной фантастикой отмечается проецирование социальной критики современных порядков на вымышленные миры (остранение)[93]. При этом подчёркивается, что влияние Лукиана на становление научной фантастики носит в значительной степени косвенный характер[94] (см. раздел #Влияние). Другим сочинением Лукиана, имеющим черты сходства с научной фантастикой, называют «Икароменипп». Написанное в форме диалога сочинение повествует о космических приключениях Мениппа. Из-за большого числа аллюзий на греческих богов писатель-фантаст и критик Адам Робертс охарактеризовал эту работу как «теологическую фантастику»[95].
Лукиан не был первым писателем, использовавшим сюжет фантастического приключения. «Правдивые истории» и «Икаромениппа» рассматривают как продолжение развитого в греко-римской литературе жанра рассказов о вымышленных путешествиях, в значительной степени восходящих к «Одиссее» Гомера[97]. В то же время, фантастические сочинения Лукиана не только продолжают названную традицию, но и пародируют эти рассказы в духе менипповых сатир[97]. Другим объектом пародии Лукиана являлись утопические концепции Платона и других греческих авторов (Атлантида и другие вымышленные утопии)[98][81]. Открытое пародирование других сочинений и плохая сохранность греческой литературы затрудняют уточнение интертекстуального характера этой работы. Исследователям удалось выявить некоторые аллюзии[86][99][100]. Лукиан писал, что объекты его пародии в «Правдивой истории» слишком известны, чтобы их называть, и упоминает по именам лишь Гомера, Ктесия и Ямбула[100]. Схолии к тексту и комментарий византийской эпохи добавляют четвёртого автора, повлиявшего на текст «Правдивой истории» — «Невероятные приключения по ту сторону Туле» современника Лукиана, Антония Диогена (известна лишь по краткому пересказу)[88][101][100][102]. Современные антиковеды обнаруживают в частных деталях «Правдивой истории» аллюзии на Фукидида, хотя оценки степени его влияния разнятся[103], и Геродота[102]. Некоторые описания вымышленной географии, включая Луну, могли быть связаны с фантазиями греков об Индии, хотя Лукиан отправил своих путешественников не на восток, а на запад[104]. В 1969 году немецкий антиковед Клаус Рейль, предпринявший попытку реконструировать текст сочинения Антония Диогена, предположил, что зависимость Лукиана от этого автора была значительнее, чем предполагалось ранее[105]. Кристофер Джонс, напротив, пришёл к выводу о небольшом влиянии сочинения Антония Диогена на «Правдивую историю»[106]. В 1998 году Аристула Георгиаду и Дэвид Ламур предположили, что Лукиан скрывал замысел «Правдивой истории» за аллегориями и предлагал читателям участвовать в разгадке; по их мнению, «Правдивая история» была пародией на поиск философской истины с причудливыми локациями и существами, представляющими различных философов и их теории[107].
Основная тема «Правдивой истории» — проблема отношения правды с ложью и вымыслом, и отражается она даже в названии[комм. 7][108]. При этом схожая проблематика обнаруживается и в других сочинениях греческого автора, включая и серьёзный трактат «Как следует писать историю»[108]. Одной из излюбленных мишеней критики Лукиана был вымысел Гомера и других поэтов[109]. В «Правдивой истории» Лукиан высмеивает вымышленные рассказы поэтов, историков и философов. Отмечаются два современника Лукиана, рассматривавшие схожие вопросы с философских позиций — Дион Хрисостом и Цельс[110]. Контраст между предисловием, где автор заявил о ложном характере всего повествования, и серьёзным тоном основной части работы является одним из приёмов автора по демонстрации правдоподобности явного вымысла[111]. Намеренно ложные заявления греческого автора усложняли работу исследователей его творчества: по наблюдению Грэма Андерсона, попытки антиковедов выявить объекты пародии в «Правдивой истории» отталкивались от заявления Лукиана в предисловии, не обращая внимание на парадокс лжеца[112]. Одним из намеренно ложных заявлений Лукиана считается существование третьей части «Правдивой истории», что приняли на веру отдельные исследователи[комм. 8][113]. Один из приёмов Лукиана по приданию вымыслу в «Правдивой истории» видимости правдоподобия — гиперболизировано точные хронологические указания, сопровождающие фантастические путешествия[114].
Помимо пародийно-сатирического элемента, «Правдивую историю» рассматривают и как гимн воображению[53].
Стилистические особенности
Важнейшая особенность стиля Лукиана — его стремление писать на устаревшем аттическом диалекте, который считался классическим для греческой литературы[14]. Широкое использование высокого аттического диалекта Михаил Гаспаров связывает с желанием Лукиана видеть его разговорным языком — в отличие от традиционного противопоставления аттической речи и народного койне[64]. При этом использование торжественной риторической речи в повседневных ситуациях создавало юмористический контраст и обыгрывалось Лукианом[64]. Мастерство подражания Лукиана аттической прозе считается чрезвычайно высоким, образцовым[115].
Стиль Лукиана оценивается как простой и ясный[116]. Сам Лукиан отмечал и такую особенность стиля своих сочинений, как свобода речи от учёных тонкостей[80]. В сатирических целях и для передачи живого разговорного языка своего времени он помещает в своих сочинения поэтические выражения, цитаты, неологизмы, пословицы и поговорки[116]. В «Зевсе трагическом» Лукиан приписывает разным богам использование разных стилей общения: трагические стихи у Зевса, комедийные стихи у Гермеса, гомеровский гекзаметр у Афины, проза у Геры[71].
Жанровой новацией Лукиана считается введение в оборот синтетической прозаической формы, соединявшей элементы традиционных жанровых форм древнегреческой литературы, хотя о конкретных компонентах лукиановского жанра высказываются различные мнения. Сергей Радциг считал заслугой греческого автора сочетание риторской декламации с адаптацией философского диалога платоновского типа к требованиям малого объёма[80]. Глин Пёрсглоув подчёркивал, что адаптация философского диалога Лукианом примечательна совершенно иной — комической и сатирической — направленностью этой жанровой формы, прежде использовавшейся в серьёзных трактатах[53]. Дженнифер Холл отдавала приоритет во влиянии на Лукиана «менипповым сатирам», форму которых он существенно видоизменил, расширив диалогическую и сократив стихотворную части[68][117]. Распространённая ранее гипотеза о том, что сочинения Лукиана являются образцовыми «менипповыми сатирами»[комм. 9], считается опровергнутой[117]. В диалоге «Дважды обвинённый» Лукиан иносказательно рассказал о своей адаптации философского диалога, изобразив претензии к себе со стороны Диалога[71].
В работах Лукиана часто прослеживается контраст между неформальным прологом и серьёзной основной частью. С учётом аналогичной тенденции в работах ряда его современников допускается, что эта черта была одной из стилистических особенностей второй софистики[118].
Литературные предпочтения Лукиана постепенно менялись. Работы, причисляемые к риторическому периоду творчества, построены по классическим схемам, хотя обладают отдельными элементами новизны[119]. Соломон Апт предполагает, что разрыв с риторикой отразился в формах творчества и проявился, в частности, в использовании диалогов[120]. К ранним сочинениям после отхода от риторики относят сочинения с длинными монологами и длинными периодами речи[121]. «Тохарид» значительно отличается от других работ Лукиана: внешне напоминая лукиановские пародии и пастиши, это сочинение в основном серьёзно по тону и передаёт предположительно реальные истории. Ближайшими аналогами «Тохарида» в греческой литературе считаются трактат Плутарха «О доблестях женщин» и романы на тему мужской дружбы[122].
Отмечено, что для критики современности Лукиан обращался к таким жанрам, как диалог платоновского типа и памфлет в виде письма, а в большинстве сочинений стремился сохранять дух и обстановку классических Афин[49].
Принадлежность спорных сочинений
Из-за многообразия творчества Лукиана исследователи затрудняются установить авторство некоторых сочинений, которые переписывались в средневековых рукописях вместе с его трудами. Некоторые из них порой причисляются к подложным: таковыми, в частности, считаются эпиграммы и стихотворные пародии на греческие трагедии[59], за исключением часто признающимися подлинными «Трагоподагры» и некоторых элегий[55][40]. Остин Моррис Хармон[англ.], редактор греческого текста Лукиана в серии «Loeb Classical Library», называл в числе наверняка не-Лукиановых произведений работы «Гальциона», «Нерон», «Друг отечества» и «Об астрологии», а также выделил ряд произведений, для которых авторство Лукиана сомнительно[58]. Соломон Апт предположил, что Лукиану, помимо стихотворных произведений, не принадлежат сочинения «Две любви», «Об астрологии», «Харидем, или О красоте», «Киник», «Похвала Демосфену», «Гальциона, или О превращении», «Долговечные», «О парасите, или о том, что параситизм — искусство», «О сирийской богине» и «Патриот, или слушающий поучения»[123]. А. И. Зайцев считал однозначно подложными сочинения «Две любви», «Харидем», «Гальциона», «Долговечные», «Нерон», «Друг отечества», «Быстроног», а также признавал существование ряда произведений, авторство которых установить затруднительно[60]. Педро Пабло Фуэнтес Гонсалес предложил считать неаутентичными сочинения «Нерон», «Харидем», «Друг отечества» («Патриот»), «Киник», «Долгожители», «Окип», «Гальциона», «Лжеучёный», «Две любви»[61].
Причинами сомнений в авторстве Лукиана обычно служили соображения стиля и содержания. Трактат «Об астрологии» считали подложным по причинам использования ионического диалекта и защиты астрологии, однако впоследствии Дженнифер Холл доказала, что это притворный панегирик[61]. Трактат «О сирийской богине», также написанный на ионическом диалекте, содержит немало фактов о восточных культах, и некоторые исследователи настаивали, что иронически настроенный скептик Лукиан не смог бы удержаться от сатирических комментариев[61].
Долго приписываемое Лукиану произведение «Лукий, или Осёл» в настоящее время считается написанным другим автором[124]. Осторожно в поддержку авторства Лукиана «Осла» высказалась Эвен Боуи[102].
Исторические взгляды
Но важнее всего, чтобы ум историка походил на зеркало, чистое, блестящее и правильно отшлифованное; какими оно принимает образы вещей, такими должно и отражать, ничего не показывая искривлённым, или неправильно окрашенным, или изменённым. Задача историков не такова, как у ораторов...[125]
Особняком в творчестве Лукиана стоит трактат «Как следует писать историю» (др.-греч. [Ps di Historan syngrphein]). Это единственный сохранившийся античный труд, в котором систематически исследовались проблемы написания исторических сочинений (несколько работ других авторов были посвящены главным образом вопросам стилистической отделки исторических сочинений)[126][127][комм. 10]. В связи с тем, что схожие вопросы мимоходом затрагивали Полибий, Дионисий Галикарнасский, Плутарх и Иосиф Флавий, работу Лукиана часто считали второстепенной[126]. Поводом к написанию работы обычно признаётся Римско-парфянская война 161—166 годов, благоприятные для римлян итоги которой подвигли многих на попытку её описания[129].
«Как следует писать историю» касается различных вопросов составления, содержания и оформления исторических работ. Лукиан едко высмеивал подходы современных историков к описанию событий прошлого и используемые ими стилистические приёмы[130]. Лукиан неоднократно отсылал читателей трактата к сравнениям из живописи, скульптуры, архитектуры, цитируется в этой связи и сравнение историка с хорошим зеркалом (см. врезку), что считается проявлением не лингвистического (текстового), а визуального понимания истории[131]. Среди образцов исторического жанра Лукиан выделял трёх классиков древнегреческой историографии — Фукидида и, в меньшей степени, Геродота и Ксенофонт[132]. Взгляды Лукиана на историю в значительной степени оригинальны и не отражают моды его времени. Его критика злоупотребления риторическими приёмами в историографии, признание прагматических достоинств истории и требование тщательного сбора фактов сближают автора с Фукидидом и Полибием[133]. Из-за акцента на стилистических вопросах «Как следует писать историю» рассматривают и как трактат об искусстве, выражающий эстетические взгляды греческого автора[134].
Философские взгляды
Лукиан интересовался философией и имел неплохую философскую подготовку[61], но его интерес связывают не с теоретическими концепциями древнегреческих авторов, а с накопленным арсеналом критических аргументов, который он охотно использовал в своих работах начиная с 160-х годов[67]. Он не принадлежал ни к одной из древнегреческих философских школ, и различные исследователи по-разному решают вопрос об идентификации его взглядов. Наиболее часто его считают симпатизантом кинизма, эпикурейства или скептицизма[61].
Философ-киник Демонакт удостоился высокой оценки Лукиана. При этом Демонакт в его изображении — не хрестоматийный киник, а философ, который ведёт простую жизнь, что и импонирует автору[61]. Лукиан в целом с симпатией относился к кинизму, но в сатирических сочинениях высмеивал в том числе и представителей кинической школы[34]. Обнаруживаются и отдельные черты сходства с эпикурейством — Лукиан разделял некоторые элементы этической доктрины эпикурейцев и отрицал роль Провидения[61]. В результате, например, Иосиф Тронский считал, что Лукиан был наиболее близок к эпикурейской школе, особенно на склоне лет[135]. Впрочем, Лукиан решительно расходился с эпикурейской теологией и их атомистическим учением, высмеивая их наравне с другими вымышленными концепциями, из-за чего его близость к данной философской школе часто отрицают[61].
Пифагорейская философия не заинтересовала Лукиана, хотя он уважал Пифагора. Его отношение к платонической (академической) философии было отрицательным, а его высокая оценка платоника Нигрина касалась личных качеств философа. К числу школ, философию которых Лукиан не разделял, относят и перипатетиков. Наиболее решительное неприятие Лукиана вызывал стоицизм и его последователи[61].
Объектом критики Лукиана были главным образом не идеи различных школ, а их представители, и греческий автор высмеивал несамостоятельность философов, их ориентацию на богатых покровителей, отказ от следования в повседневной жизни возвышенным идеалам преподаваемых ими учений[136][34][61]. Наиболее язвительным считается диалог «Продажа жизней», в котором на аукционе распродают крупнейших философов: дороже всех покупают Сократа, за Пифагора дают среднюю цену, Диогена покупают за бесценок (два обола), Демокрита и Гераклита никто не покупает[34].
Лукиан и религия
Одной из центральных особенностей творчества Лукиана является решительная критика всех существующих религий и их последователей с рационалистических позиций[61]. Кристофер Джонс считал, что критика религии — любимая тема Лукиана[138]. Соломон Апт допускал, что неприятие Лукианом религии могло стать результатом его разочарования в риторике и её возвышенных темах и обращению к мифологии[139]. Наибольшее внимание Лукиан уделяет сатире на традиционный древнегреческий политеизм[140]. Лукиан высмеивал антропоморфные (человекообразные) представления об олимпийских богах, принимая их буквально и доводя до абсурда, перенося человеческие пороки на богов и рассматривая их повседневное, бытовое существование[140][141]. Лукиан изображал богов бессильными и жалкими, подчёркивал подверженность мелким страстям, корыстолюбие и вечную занятость, обилие сплетен и любовных интриг[142][67]. В пародиях на мифы Лукиан обычно рассматривал деятельность богов с необычной перспективы[78], сохраняя при этом известные из мифов отношения между богами[141]. В результате, по словам Иосифа Тронского, «миф оказывается нелепым и противоречивым, боги — мелочными, ничтожными, безнравственными»[67]. Изображение богов ленивыми гедонистами, заботящимися лишь о жертвоприношениях и привилегиях, весьма близко к воззрениям эпикурейцев[143]. Допускается, что «Разговоры гетер» Лукиана могли противопоставляться «Разговорам богов» и иметь религиозный подтекст, поскольку гетеры стараются сохранить достоинство и в целом ведут себя сдержаннее олимпийских богов[144]. В «Собрании богов» Лукиан высмеивает обилие варварских богов среди олимпийцев, причём достаётся и Дионису, который не является греком по материнской линии[145]. Затем Лукиан обратился к египетским богам и обычаям, критика которых была широко распространена у греков[145]. Антропоморфность персонажей «Собрания богов» выразилась в ярких аллюзиях на дискуссии о гражданстве в классических Афинах, что подчёркивалось в том числе и использованием юридической лексики (допускается, что всё сочинение могло быть реакцией на рескрипт Марка Аврелия об афинском гражданстве)[79][146].
Культовую сторону религии, включая веру во всё чудесное, оракулов и предсказания, Лукиан связывал с человеческими слабостями, и критикует главным образом простодушных последователей[147][140]. При этом Лукиан высмеивает не столько простолюдинов, сколько образованных людей, увлекавшихся заговорами, амулетами и магией[61]. Уже в ранней декламации «Фаларид» Лукиан показывал корыстолюбие жрецов храма Аполлона в Дельфах[17]. Высмеивал он также квазирелигиозные суеверия и ареталогические рассказы о чудесах[81]. Лукиан хорошо знаком с магическими практиками своего времени, хотя главными источниками его знаний были чтение различных работ и, возможно, знакомство с устно распространявшимися рассказами, а не наблюдение. Критика магических ритуалов носит рационалистический характер и сближает его с Галеном[148].
Наиболее часто для критики религии Лукиан использовал диалоги — как миниатюры с разговорами богов, так и более развёрнутые диалогические сочинения с участием богов и их оппонентов[149].
Благодаря своему происхождению Лукиан был хорошо знаком и с восточными культами[140], и отдельные его описания в «О сирийской богине» подтверждаются археологическими находками и независимыми от Лукиана письменными источниками[73]. Богатый материал он почерпнул и благодаря частым путешествиям по Римской империи[61]. Отмечается, что его интересовали главным образом практические аспекты религиозной жизни, а не теоретические вопросы[61].
Лукиан не был новатором очеловечивания олимпийских богов, хотя он пошёл значительно дальше лёгкой фронды против религиозного благочестия[150]. Содержание критики религии у Лукиана, вероятно, отчасти было близко несохранившимся сочинениям Мениппа, а отдельные аргументы могли быть почерпнуты у философов (в последнем случае отмечаются параллели с аргументами философа-академика Котты в «О природе богов» Цицерона)[151].
Помимо традиционных религий, Лукиан высмеивал и новые культы — митраизм и христианство[71].
|
|