Меню
Главная
Случайная статья
Настройки
|
Николай Алексеевич Полевой ( [3 июля] 1796, Иркутск —
Содержание
Биография
Родившись в Иркутске, в сибирской купеческой семье, он не получил систематического образования. Однако, рано научившись грамоте, он с жадностью набросился на книги, которые нашёл в довольно большом количестве у отца. По собственным его словам, Полевой «прочитал тысячу томов всякой всячины» и помнил все прочитанное. Уже с десятилетнего возраста он издавал рукописные газеты и журналы, писал драмы, стихи.
В 1811 году Полевые переехали из Иркутска в Курск. Побывав в Москве, где он некоторое время посещал университет, и в Петербурге, Полевой понял недостаточность бессистемного чтения и серьёзно принялся за самообразование. После целого дня работы за прилавком он просиживал ночи за изучением русской грамматики и языков: от латинского до греческого. Отказавшись от легкого чтения, Полевой «выучивал по триста вокабул в вечер, выписал все глаголы из Геймова словаря, переспрягал каждый отдельно и составил новые таблицы русских спряжений»[4].
Полевой никогда не забывал о своём происхождении; едва ли не первым в русской журналистике выражал интересы купеческого сословия и нарождающейся буржуазии. Дебютировал в печати 1817 году в журнале «Русский вестник». В 1820 году Полевой по поручению отца уехал в Москву для устройства винокуренного завода. С этих пор и особенно после смерти отца Полевой всецело предался литературе. С 1820 по 1836 год жил в Москве, затем переехал в Санкт-Петербург.
Позиционируя себя представителем народа в литературе, противопоставлял наднациональному классицизму романтизм (в котором — вполне в русле мифологической школы — видел отражение в искусстве особенного духа каждого народа).
В 1820—1824 годах стихи, заметки, очерки, статьи, переводы с французского печатал в журналах «Отечественные записки», «Северный архив», «Сын отечества», альманахе «Мнемозина».
Русское слово «журналистика», введённое в оборот в начале 1820-х годов самим Полевым, поначалу воспринималось неоднозначно[5]. В то время литературная деятельность была уделом исключительно дворянства. Появление в печати выходцев из податных сословий, обязанных своей карьерой только собственным усилиям и способностям, — как, например, Полевой и Погодин, — вызывало недоумение и насмешки[6].
С 1825 по 1834 год Полевой издавал в Москве невиданными прежде тиражами журнал «Московский телеграф», где помещал собственные статьи по литературе, истории и этнографии. В журнале подчёркивалась положительная роль купечества, торговли и промышленности в жизни России. Полевой нередко позволял себе нападки на дворянскую литературу и критиковал основных её представителей за оторванность от народа и его нужд. Журнал был закрыт по личному распоряжению Николая I за неодобрительный отзыв Полевого о пьесе Н. В. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла». После закрытия издания Полевой был отдан под ближайший непосредственный надзор Московского обер-полициймейстера Л. Н. Цынского, который, по отзывам самих братьев Полевых, относился к бывшему редактору настолько лояльно, насколько это позволяла его должность[7], что, возможно, весьма поспособствовало смене либеральных взглядов Полевого на верноподданнические.
Вскоре Полевой переехал в Санкт-Петербург, где с 1835 по 1844 год издавал иллюстрированный ежегодник «Живописное обозрение достопамятных предметов из наук, искусств, художеств, промышленности и общежития, с присовокуплением живописного путешествия по земному шару и жизнеописаний знаменитых людей». Участвовал в «Северной пчеле», в 1837—1838 годах заведовал литературным отделом газеты. В 1838—1840 годах был редактором «Сына отечества».
В 1841 году Полевой вместе с Н. И. Гречем начал издавать ежемесячный журнал «Русский вестник» и был его единоличным редактором в 1842—1844 годах. Незадолго до смерти, в конце 1845 года, договорился с издателем А. А. Краевским о редактировании «Литературной газеты». В петербургские годы выступал против В. Г. Белинского и так называемого гоголевского направления в литературе. В свою очередь, подвергался печатным насмешкам оппонентов, вплоть до травли (Белинский в письмах высказывал желание дать ему «оплеуху»).
Авторы полемических и пародийных текстов о Полевом нередко приписывали ему нескромное высказывание: «Я знаю Россию — и Россия меня знает»[8]. Действительно, во вступительном диалоге с читателем к повести Полевого «Клятва при гробе Господнем» (1832) сочинитель заявляет: «Русь знаю, Русь люблю, и — ещё более, позвольте прибавить к этому, — Русь меня знает и любит»[9].
Полевой умер в возрасте 49 лет «от нервной горячки», вызванной заключением в Шлиссельбургскую крепость его сына-студента, Никтополиона, задержанного при попытке самовольно перейти границу. Он был одним из первых литераторов, похороненных в той части Волкова кладбища, которая позднее получила название Литераторских мостков (фото могилы). От Никольского собора, где проходило отпевание, до кладбища толпа несла гроб на руках. П. А. Вяземский записал в дневнике:
Множество было народа; по-видимому, он пользовался популярностью. Я не подходил к гробу, но мне говорили, что он лежал в халате и с небритой бородой. Такова была его последняя воля. Он оставил по себе жену, девять человек детей, около 60 тысяч рублей долга и ни гроша в доме. По докладу графа Орлова пожалована семейству его пенсия в 1000 рублей серебром[10].
Белинский, сам активно полемизировавший с Полевым, тем не менее признал его значительные литературные заслуги в некрологе ему. Последующее поколение чтило в Полевом предшественника той разночинской интеллигенции, которая вышла на арену общественной и литературной жизни в 1840-е годы, однако сочинения его довольно быстро были преданы забвению и перестали издаваться.
Художественные сочинения
Полевой не только пропагандировал эстетику романтизма (в духе упрощённого шеллингианства[11]) в своих журналах, но и сам написал романтические повести «Блаженство безумия» (1833), «Живописец» (1833), «Эмма» (1834) и др. Основная тема беллетристики Полевого — сословные препятствия, с которыми сталкиваются в дворянском обществе одарённые разночинцы. Обычный герой повести Полевого — набожный, нравственно чистый выходец из среды мещанства, которому претит узость взглядов и отсталость его окружения[11]. Аристократы представлены в качестве эгоистов, прячущих отсутствие убеждений и безнравственность за фальшивым фасадом блестящих манер.
Полевому принадлежат четыре десятка пьес. Чаще всего он обращается к событиям и деятелям русской истории. А. Н. Островский отмечал, что в царствование Николая I патриотические пьесы Полевого и Кукольника давали русским театрам «большие и постоянные сборы»[12].
С июля 1829 года Полевой издавал сатирическое приложение к «Московскому телеграфу», продолжавшее традиции просветительской сатиры конца XVIII века, — «Новый живописец общества и литературы». Почти всё многообразное по жанрам содержание «Нового живописца» вышло из-под пера самого издателя; по Белинскому, это «лучшее произведение всей литературной деятельности» Полевого. Отличительной чертой манеры Полевого-сатирика видится отказ от преувеличений и гипербол[13].
Помимо переводов зарубежной прозы, выполненных для «Московского телеграфа» (в частности, сказок Гауфа), Полевому принадлежит весьма вольный прозаический перевод «Гамлета» Шекспира (1837) — с сокращениями и прибавлениями. С восхищением высказывался об этом переводе шекспировед Д. М. Урнов:
…были чудные удачи, вроде «Гамлета», переведённого Полевым. Он и убрал порядочно, и «своего» понаписал, но сделал это талантливо, мощно, с напором. Вспомните хоть это: «За человека страшно мне!» Там было в чём блистать Каратыгину и Мочалову[14].
Опыт драматурга, начавшийся с приездом Полевого в Петербург, занял в его творческой биографии особое место. Полевой надеялся на поправку материального положения и облегчения немилости, но полюбил новое направление своей деятельности и обнаружил талант репертуарного драматурга. Понимая возможности труппы Александринского театра и амплуа, Полевой создавал не только пьесы, но и роли для излюбленных публикой актеров. По-видимому, его драмы были сценичны, и в действии, в сочетании с декорациями, голосами исполнителей и музыкой они вызывали у зрителя сильные эмоции. В письмах к брату Ксенофонту Полевой сообщает о своем успехе:
«Как о насмешке судьбы я должен известить тебя об успехе новой драмы моей “Ломоносов”. Ты верно читал ее в “Библиотеке для чтения”. Она была написана в неделю, поставлена в две недели. Судить об ея достоинстве не могу, но успех ея был какой-то нелепый. В первое представление меня вызывали три раза, во второе — четыре. Потом я уж не был, но вызовы продолжались еще, три или четыре спектакля, и в 15-е представление не доставало билетов. Люди всех званий бывали по два, по три раза, и уверяли, что ничего лучше не видывали. <…> В третьем действии плачут, когда у Ломоносова нет гроша на обед»[15];
«Ты, верно, уже знаешь из газетных известий о новой, небольшой пьеске моей: “Русский моряк”. Успех его был необыкновенный, и теперь дают его почти ежедневно»[15] (Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого с двумя портретами. СПб., 1888. С. 569–570).
Но общее направление его пьес в целом было официозно-патриотическое, что воспринималось оппонентами, особенно молодыми, не просто иронически, а как своего рода позорное клеймо. Так, А. И. Герцен высказался о знаменитой драме Полевого: «Вы знаете, что с ним было потом, — он принялся за “Парашу Сибирячку”...»[16].
Воздействие пьес Полевого испытали на себе литераторы последующего поколения, как его поклонники (напр., А. В. Дружинин), так и оппоненты (напр., Н. А. Некрасов). Сложное и часто несправедливое отношение к Полевому выразил В. А. Панаев:
«Глубоко любя и уважая людей литературного кружка сороковых годов, я не могу, однако, не высказать правды: они совершили великий грех в отношении драматической петербургской труппы тех времен. Они старались всеми силами дискредитировать Александринский театр в глазах образованной публики, отзываясь о нем как о театре неприличном, некомильфотном, где могут находить удовольствие не люди образованные и художественно развитые, а лишь гостинодворцы. <…> Что же совершалось в действительности? Все, искренно любящие наслаждаться великим драматическим искусством, ездили в Александринку (выражение того времени), но старались скрывать это от своих знакомых <…> не упуская при том отзываться в обществе об Александринке или с иронией, или с пренебрежением. Теперь, когда эта фальшь миновала, я нередко встречаю пожилых людей, которые <…> сознаются, что они, несмотря на наложенное литературным кружком в оные времена клеймо на Александринку, ездили туда втихомолку, чтобы насладиться игрой Каратыгина»[17].- «Повести и литературные отрывки». М., 1829—30
- «Мечты и жизнь». Ч. 1-4. М., 1833—1834
- «Аббаддонна», роман М., 1834, СПб., 1840
- «Византийские легенды. Иоанн Цимисхий». Ч. 1-2. М., 1841
- «Были и небылицы» СПб., 1843
- «Повести Ивана-гудошника», СПб., 1843
- «Старинная сказка об Иванушке-дурачке», СПб., 1844
|
|
