Меню
Главная
Случайная статья
Настройки
|
«Сусальным золотом горят…» — стихотворение из восьми строк, написанное русским поэтом Осипом Мандельштамом в 1908 году. Впервые опубликовано в сборнике «Камень» в 1916 году. Относится к жанру литературной миниатюры, наследует поэтическую традицию А. С. Пушкина, развивает идею романтического двоемирия Ф. Тютчева. Построено на использовании метафор и оксюморонов, ведущих к амбивалентности смыслов. Интерпретировалось как произведение, отражавшее картину мира начинающего поэта, с резко выраженным контрастом между проявлением детскости и ощущением печали и усталости. В 1997 году было использовано в качестве фонового текста для телевизионного рекламного ролика режиссёра Т. Бекмамбетова, что вызвало противоречивые критические оценки.
Содержание
Создание и публикации
(Отрывок[1])
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские ёлки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
<…>
Стихотворение написано в 1908 году — в этом году Осип Мандельштам закончил учёбу на факультете словесности Сорбонны в Париже и вернулся домой, в Санкт-Петербург[1][2]. Позже оно было включено во второе издание сборника стихотворений «Камень» (1916), напечатано без второй строфы и расположено между двумя другими стихотворениями-четверостишиями, открывающими сборник. Однако в третье издание «Камня» (1923) стихотворение вошло в первоначальной редакции — как произведение из двух строф. В этой связи филолог Д. Фролов предположил, что публикация только одной строфы в «Камне» 1916 года являлась сознательной унификацией текста «Сусальным золотом горят…» с другими четверостишиями с целью реализации определённого построения. К 1923 году такая цель, вероятно, стала не актуальной, и стихотворение было восстановлено в первоначальной редакции[3]. В этой же редакции из двух строф оно было включено в сборник «Стихотворения» (1928)[4].
Также Фролов обратил внимание на то обстоятельство, что из всех сохранившихся произведений Мандельштама 1908 года, по большей части неизданных при жизни автора, только три были впервые опубликованы спустя восемь лет после создания, причём именно во втором издании сборника «Камень». Исследовав формы, метрику и рифмовки, филолог установил, что по этим основаниям три четверостишия близки стихотворениям, написанным в 1909—1910 годах. В частности, начиная с весны 1909 года, когда Мандельштам начал посещать домашние лекции литератора Вяч. Иванова по стихосложению, в его поэзии главенствует размер четырёхстопного ямба, которым и были написаны три стихотворения. Они имеют относительно редкую обрамляющую рифму (м-Ж-Ж-м), созданы в жанре литературной миниатюры — «подчёркнуто фрагментарные» четверостишия[5]. По результатам исследования Фролов предположил, что все три, включая «Сусальным золотом горят…», на самом деле могли быть написаны в период с 1909 по 1910 годы[6].
Истоки
Несмотря на то, что на момент написания стихотворения «Сусальным золотом горят…» автору было 17 лет, по мнению критики, оно демонстрирует поэтическую зрелость. Словами филолога Р. Дутли, это стихотворение об игрушечных волках, «которые производят совсем не игрушечное впечатление», а также о печали и свободе. В этой связи филолог добавлял, что не считает случайным то обстоятельство, что произведение создано автором, которого позже будут называть поэтом «волчьего столетия»[7]. Источники вдохновения для написания «Сусальным золотом горят…» исследователи находили в разных эпохах и культурах. Так, по мнению литературоведа В. Вейдле, первая строфа стихотворения одинаково созвучна поэтическим произведениям из сборников «Вечер» А. Ахматовой и «Чужое небо» Н. Гумилёва, с которыми О. Мандельштам был знаком и оставался дружен вплоть до своей смерти[8]. Лингвист В. Жирмунский указывал на то, что мир поэтических переживаний Мандельштама лежит в особой области чувств, которая роднит автора с некоторыми ранними представителями символизма, в особенности французского. Для ранних стихотворений поэта, считал Жирмунский, характерен «настоящий», при этом очень сдержанный лиризм[9].
«Отправной точкой» в построении собственного творческого метода, поэтического мира для Мандельштама, по мнению Д. Фролова, стал пушкинский стихотворный размер четырёхстопного ямба, поэтому написанное этим размером стихотворение «Сусальным золотом горят…» строится в рамках и на основе поэтической традиции А. С. Пушкина[10][11]. Исследователи отмечали влияние творчества Ф. Тютчева на поэтическое становление Мандельштама. Ему была близка тютчевская идея романтического двоемирия, прежде всего, в отношении состояния (границы) перехода из одного мира в другой. По мнению Д. Сегала, сам Тютчев обращал внимание на эту границу, в частности, в стихотворении «О вещая душа моя!…» (1855), к началу которого отсылает мандельштамовская строка «О вещая моя печаль»[12]. Соглашаясь с тютчевским влиянием, Д. Фролов указывал также на никогда не публиковавшееся при жизни Мандельштама стихотворение, не имевшее авторской датировки, но иногда относимое к 1908 году, начинавшееся словами: «В непринуждённости творящего обмена // Суровость Тютчева с ребячеством Верлена…». Таким образом, по мнению филолога, имеет место и верленовское влияние, а именно — первая строфа «Сусальным золотом горят…» содержит отсыл к стихотворению «Женщине» (1866) в переводе Ф. Сологуба: «Повадился ко мне, увы! Кошмар губительный, // Растёт, как стая жадная волков из-за куста». В силу популярности литературных переводов Сологуба верленовско-сологубовская реминисценция здесь не могла не остаться незамеченной читателем[13].
Указывая на одновременное влияние Тютчева и Сологуба, литературовед О. Лекманов не считал это случайностью, приводил довод о том, что Тютчев воспринимался Мандельштамом как «предтеча» Сологуба. По мнению литературоведа, в пределах двух строк стихотворения «Сусальным золотом горят…» поэт «переплёл» скрытую цитату из Тютчева с реминисценцией из Сологуба, однако в качестве литературных источников здесь выступали другие произведения обоих авторов. Так, образ игрушечных волков восходит и к тютчевским строкам «Ночь хмурая, как зверь стоокий, // Глядит из каждого куста…» из стихотворения «Песок сыпучий по колени…» (1830), и к сологубовским «Очи голодных волков // Между дерев замаячут» из стихотворения «Ветер в трубе» (1898). Кроме этого, Лекманов видел в стихотворении Мандельштама отсылку к одному из фрагментов повести Э. Т. А. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король» (в переводе И. Татариновой) — в главе «Кукольное царство» герои повести оказываются в рождественском лесу и наблюдают выступление кукольного балета, в тексте также упоминаются кустарник и ёлки[14].
Литературный анализ и интерпретации
Мотив детскости
Три стихотворения, открывающие сборник «Камень», по мнению литературоведа С. Голдберга, в иконической форме изображают три этапа поэтической эволюции О. Мандельштама: рождение (стихотворение «Звук осторожный и глухой…»), детство с его иррациональными страхами, косвенно связанными с христианством («Сусальным золотом горят…»), и юность («Из полутёмной залы, вдруг…»)[15]. Мотив детскости доминирует в первой части «Камня» в целом[16]. Эту часть книги исследователи определили как условно-символистскую, для которой характерна зыбкость границ между искусством и жизнью. Так, по мнению филолога Т. Бреевой, искусство здесь — «преображенная в свете вечности жизнь»[17]. Как полагал В. Жирмунский, в своих ранних стихотворениях Мандельштам воспринимал мир не как живую, «осязательную и плотную» реальность, а как игру теней, «призрачное покрывало, наброшенное на настоящую жизнь». Жизнь — это лишь сон, созданный творческим воображением[18]. Такой «ненастоящий» призрачный мир теряет, вместе с подлинностью и реальностью, также и «правильность» своих размеров и очертаний: он кажется кукольным, марионеточным, это царство смешных и забавных игрушек: «В кустах игрушечные волки»[19].
Обращаясь к категориям бытия и небытия, космоса и хаоса, продолжала Бреева, Мандельштам представляет небытие как нечто, лишённое динамики, бесформенное, безграничное, всепоглощаемое. Небытие для него равнозначно пустоте[20]. Мотив детскости становится вариантом раскрытия темы противостояния этой пустоте: детство с присущими ему игрушечностью, уютом и гармонией даёт ощущение забвения пустоты, хотя и непрочное[16]. Ощущая себя принадлежащим миру, лирический герой Мандельштама одновременно не хочет с этим смириться. Поэтому мотив детскости берёт на себя также функцию поиска способов гармонизации отношений с миром и преодоления одиночества, которое является одним из «господствующих» чувств в произведениях условно-символистской части «Камня»[21]. Детскость здесь соответствует процессу «поиска самого себя», самосознанию «я». Благодаря этому безграничности и бесформенности небытия противопоставляется законченная модель существования[16]. В целом противопоставление хаоса и творимого мира (космоса) раскрывается через оппозиции «бесконечности — границы», «бесформенности — структурности», «прозрачности — непроницаемости (тверди)». Пустота небытия у Мандельштама чаще всего сочетается с категорией прозрачности, поэтому особое значение приобретает образ пропускающего свет стекла (хрусталя) — или смеющегося хрусталя, а сам свет здесь выступает одним из проявлений хаоса небытия[22].
Тема взгляда
Литературовед Д. Сегал отмечал, что «Сусальным золотом горят…» и другие ранние стихотворения Мандельштама, как вошедшие, так и не вошедшие в сборник «Камень», объединены семантическим признаком «леса» («горят / В лесах рождественские ёлки»), который Сегал образно трактовал как «поэтический лес», в котором «рождается» мандельштамовская поэзия[23]. В начале творческого пути в поэтическом мире Мандельштама субъект, объект и адресат лирического размышления ещё во многом не отделены друг от друга — это одновременно очень конкретный и очень абстрактный мир, почти бесконечный в пространстве и времени. Во многом этот мир является порождением амбивалентно-антитетической семантической поэтики Мандельштама[24]. Возникновение амбивалентной антитезы Сегал рассматривает и в стихотворении «Сусальным золотом горят…».
Главной темой стихотворения, характерной и для поэзии Мандельштама в целом, литературовед считал тему взгляда[25]. Прослеживая направление этого взгляда, Сегал отмечал важные его изменения: так, в последних двух строках первой строфы он направлен на лирического героя, а в начальных двух — наоборот, от него, или «во вне». То есть «это мы видим сусальное золото рождественских ёлок, а волки видят нас». Такое же «противодвижение» имеется и во второй строфе: эпитеты в первых двух её строках характеризуют чувства лирического героя («вещая моя печаль», «тихая моя свобода»), а психосоматический признак в последней строке (смеющийся хрусталь) характеризует уже не его, a небо, то есть, другого[26][a]. Сам семантический сюжет стихотворения движется в направлении, противоположном тому, которое задаётся предыдущим текстом: в первой строфе, после «явно положительного» мотива ёлочных игрушек следует мотив «страшного» взгляда, а во второй — после упоминания о неживом небосводе, с его отрицательными семантическими ассоциациями[b], говорится о смеющемся хрустале[31]. Семантические признаки «не моего» (или «взгляда, направленного на лирического героя») в обеих строфах характеризуются чем-то угрожающим и одновременно игровым, чем-то весёлым и одновременно жутким[32]. При этом «не моё» здесь «как бы больше меня»: волк сильнее лирического героя, хотя и игрушечный, а небосвод — вообще над лирическим героем[26]. Семантические признаки «моего» (или «взгляда, направленного от лирического героя») в стихотворении ассоциируются с неким «приемлющим» и благостным началом, детским — в первой строфе, печальным — во второй[26]. Неслучайно в первой строфе «проступают контуры» ещё совсем юного мира, ограниченного самым первым взглядом, в котором звучит рождественская тема. Во второй же строфе, ощутимым контрастом, выражена эмоция печали, усталости и близости смерти. Столь яркий контраст лирического настроения, по мнению филолога Е. Тоддеса, есть следствие влияния на Мандельштама тютчевской идеи двоемирия[33][c].
|
|