Меню
Главная
Случайная статья
Настройки
|
Русофобия (англ. Russophobia, нем. Russophobie, фр. russophobie, от рус[1] и др.-греч. — страх) — антироссийские / антирусские фобии[2], предвзято негативное, подозрительное, неприязненное, враждебное отношение к русскому народу[3], России[4], русской культуре, русскому языку, государственной политике России[5]; сильная неприязнь или враждебность к России (или бывшему СССР), её народу, культуре[6]. Специфическое направление в этнофобии[7].
В литературе об антироссийских/антирусских фобиях языковому, понятийному аспекту исследуемого феномена уделяется лишь слабое внимание. Неотрефлектированное использование терминов ведёт к смешению разнородных явлений[2].
Термин стал политическим клише у российских официальных лиц и в провластных СМИ[8][9]. Критика руководства России и неприятие российской внешней политики нередко рассматривается как проявление русофобии и иногда ставится в один ряд с антисемитизмом[10].
Содержание
Термин
Понятие русофобия было введено английскими радикалами в 1836 году в
полемических целях, как обозначение фантомного или преувеличенного страха перед угрозой со стороны России. В это время как наиболее видные представители антироссийского алармизма, так как и критики «русофобии», принадлежали к различным течениям британского либерализма. Они спорили не столько о конкретном образе России, сколько о реальности русской угрозы британским интересам[11]. Слово Russophobia в английской печати этого времени чаще всего значило «Россия-боязнь»[12]. Критику «русофобии» авторы могли сочетать с негативным образом Российской империи. В то же время при антироссийском алармизме необязательно предполагалась неприязнь к России и русским[11]. Термин русофобия стал первым обозначением подобного рода, которое получило широкое распространение. Слово франкофобия (фр. francophobie) встречается уже в 1759 году, англофобия (англ. anglophobia) — в 1793 году, но до конца 1830-х годов эти обозначения использовали крайне редко[12].
В англоязычной печати XIX века (в Англии и США) о «русофобии» (в значении «необоснованного страха перед русской угрозой») чаще всего писали радикалы в контексте осуждения милитаризма и колониальной политики. Консервативная печать осуждение «русофобии» в качестве фантомного страха могла сочетать с признанием «реальности русской угрозы». Во время Восточного
кризиса 1876—1878 годов и поздне «русофобами» именовали в основном тори, а критиками «русофобии» выступали наиболее влиятельные либералы во главе с Уильямом Гладстоном. Особой группой тех, кого относили к «русофобам» были идейные либералы и демократы, которые сочувствовали европейским национально-освободительным движениям, в первую очередь польскому, итальянскому и венгерскому. После 1878 году полемика вокруг «русофобии» снова сокращается, а содержание полемики, как и перед Восточным кризисом, относится в основном к русской
политике в Азии. Американская печать о «русофобии» упоминала сравнительно
редко, и почти всегда делала это по поводу английской политики. Слово «русомания» британская печать применяла либо в качестве синонима политической «русофобии», либо,
напротив, как синоним политической «русофилии». В Америке в конца XIX века это слово получает новое
значение: «увлечение русской культурой»[13].
Современный Оксфордский словарь английского языка определяет «русофобию» (англ. Russophobia) как «сильную неприязнь или враждебность (strong
aversion or hostility) к России (или бывшему Советскому Союзу), её народу, культуре и т. д.»; «русофоба» (Russophobe) — как «того, кто испытывает сильную неприязнь или враждебность к России, ее народу, культуре и т. д.» Однако раннее словарное определение (1883) вместо «неприязни» на первое место ставило «страх», политические коннотации в нём преобладали над национальными (этническими), а «враждебность к культуре» отсутствовала[14]: «Русофобия» — «страх перед Россией или её политикой, сильная антипатия (a strong feeling against) к России или же к русским»; «русофоб» (Russophobist) — «тот, кто боится русских или их политики и кто испытывает сильную антипатию к России, её народу или её политике»[15][14].
В Германии 1830—1840-х годов споры о «русофобии» обрели значительно более отчетливую идеологическую окраску. В этой стране водораздел проходит между демократами и национал-либералами, с одной стороны, и консерваторами — с другой; и образ России у тех и других отличался очень заметно[16]. В 1830—1840-е годы либеральная — в то время преобладающая — часть общественного мнения стран Западной Европы считала Россию абсолютистской и феодальной страной, а российскую политику в Польше осуждала, считая её варварской. В немецких землях Россию, как и Францию, считали препятствием к объединению Германии, а также связывали с угрозой панславизма. По этим причинам круг значений, которые связывались со словом «русофобия» и родственными словами, был здесь шире, чем в Англии[11]. Как синонимы «русофобии» (нем. Russophobie) в немецких землях приняли: Russenha («ненависть к русским»), Russen-Scheu («русобоязнь»), Russenfurcht («страх перед русскими»), Russenfeindschaft («враждебность к русским»), Russophagie («русофагия»), Russenfresserei («русоедство»). Два первых слова появляются во время Польского восстания 1830—1831 годов и, как правило, применялись в связи с «польским вопросом[англ.]». В подавляющем большинстве случаев перечисленные обозначения имели внешнеполитический контекст и их относили не к русским как нации, а к русскому самодержавному государству. После Крымской войны в либеральной и консервативной печати тема «русофобии» уходит на второстепенные позиции. На первый план была выдвинуиа французская угроза, тогда как «русоедами» / «русофобами» именуют демократов-республиканцев, многие из которых уезжают в эмиграцию. Со времени Восточного кризиса в конце 1870-х годов большинство употреблений о «русофобии» в немецкой печати связано с англо-русскими отношениями; слово «русоедство» практически утрачивается[17].
Вплоть до первых десятилетий XX века под «русофобией» русскими авторами чаще всего имелись ввиду антирусская внешнеполитическая ориентация или негативное отношение к России как государству, в том числе в связи с «польским», а затем и «еврейским вопросом»[18]. В России известна концепция «внутренней русофобии», которою в середине XIX века сформулировали Ф. Ф. Вигель и Ф. И. Тютчев[2]. В 1847 году Вигель именует «русофобами» «внутренних» критиков русской действительности. Этот подход получает продолжение в 1867 году у Тютчева[18]. Ближайшей мишенью Тютчева стал И. С. Тургенев в качестве знаковой фигуры западнического либерализма. Тютчев при активном участии Ф. М. Достоевского представил образ русского «весьма достойного» человека, который ненавидит родину «по инстинкту»; при ближайшем изучении этот образ оказывается фантомом, который создали в полемических целях[2].
Советская печать слово «русофобия» и родственные ему слова в течение долгого времени относила преимущественно к историческому прошлому. Со второй половины 1930-х и до середины 1970-х годов эти слова практически исчезли из публицистики[2]. Затем возникла трактовка «русофобии» как формы антисоветизма[18]. В 1976 году «Известия» в статье «Несокрушимая сила советской культуры» осуждали «откровенную русофобию» сионистов — утверждения о неравноправном положении евреев в СССР. С 1970-х годов нередким становится упоминание в общем контексте «русофобии» и антисемитизма, вначале в эмигрантской и самиздатской песати, а затем и в советской[19].
В толковом словаре под ред. Д. Н. Ушакова (1939) слова «рус(с)офобия, рус(с)офобство» отсутствуют, а слова «руссофоб» и «руссофил» даны с пометой «книжное, историческое». На первое место поставлено внешнеполитическое значение обоих слов: «Руссофоб […] Противник политики сближения с Россией; человек, ненавидящий русских, русское»; «Руссофил […] Сторонник политики сближения с Россией; человек, расположенный к русским, к русскому». Словарь Ожегова (1-е изд.: 1949) добавляет к слову «русофобство» помету «книжное» и передаёт с единственным значением: «Ненависть, неприязнь ко всему русскому». Академический словарь литературного языка (Словарь современного русского литературного языка, 1961) определяет «русофобство» как «образ мыслей и действий русофоба». «Русофоб» — «человек, ненавидящий русских и русское»; дана иллюстрация из романа С. Н. Сергеева-Ценского «Пушки заговорили» (1956): «Из „русофила“ вышел яростный русофоб […]». В романе рассказано о германском императоре Вильгельме II, который не был «русофилом», то есть «человеком, предпочитающим все русское», как определяет это слово академический словарь, а являлся только сторонником дружественных отношений с Россией. Оппозиция «русофил — русофоб» в данном случае также отсылает в первую очередь ко внешнеполитической ориентации[20].
В конце 1980-х годов наблюдается резкий всплеск интереса к понятию «русофобия», хотя именно в этот период в общественном мнении Запада образ СССР и России существенно меняется в лучшую сторону[2], а Михаил Горбачёв становится самым популярным политиком в мире. Рост числа упоминаний «русофобии» был вызван не внешними, как это было
в XIX веке, а внутренними причинами[18]. Длительное время русскоязычная печать упоминала «русофобию» в ряду прочих национально-государственных фобий, однако положение заметно меняется на исходе XX века. Газетный Корпусе русского языка за период с конца 1990-х по 2020 год содержит 1548 вхождений морфемы «русофоб» и только 20 — морфем «американофоб», «германофоб», «англофоб», «франкофоб» и «полонофоб», вместе взятых. Такое соотношение употребления слов, видимо, предполагает специфическую картину мира[21].
В своей послевоенной публицистике эмигрантский философ Иван Ильин определяет «русофобию» как свойство наднациональной правящей элиты Запада, «мировой закулисы». В памфлете математика и антисемитского автора Игоря Шафаревича «Русофобия» (1982) тема «внутренней русофобии» была развита применительно к советским интеллектуалам в основном еврейского происхождения. Этот памфлет, как и воззрения И. Ильина, на рубеже 1980—1990-х годов сыграл решающую роль в трактовке понятия «русофобия» в среде державников-патриотов и националистов различных направлений[18].
Швейцарский политолог и журналист Ги Меттан сформулировал так[22]:
«Русофобия является феноменом коллективной психологии, психопатией, подпитывающейся за счет тенденциозной интерпретации фактов и ситуаций таким образом, чтобы в конечном счете выставить россиян или их лидера, в данном случае — Владимира Путина, ответственными. Как и антисемитизм, русофобия не является явлением переходного периода, связанного с конкретными историческими событиями. Она, как и враждебное отношение к евреям, приобретает разные формы в результате своей трансформации в зависимости от контекста и страны. Она не является результатом заговора, так как формируется и открыто распространяется прессой и, в большей степени, СМИ»
Западные страны
Новое время
Отдельные документальные проявления русофобии можно отметить с начала XVI века. Пропаганду против Русского государства активно вели литовские и польские государственные деятели, историки и писатели, а также, впоследствии, иезуиты. Эта пропаганда возникла на почве соперничества за земли Руси, а также на почве конфессиональной борьбы католичества со «схизматическим» православием. Король Сигизмунд I, старавшийся предотвратить какие-либо политические альянсы Русского государства в Европе, убеждал западных монархов, что «московиты» — не христиане, а жестокие варвары, относящиеся к Азии и сговорившиеся с турками и татарами разрушить христианский мир[24].
В XVI веке русские попали, по словам современного датского слависта П. У. Меллера, в число «открываемых» западными европейцами стран и народов. Об их нравах и обычаях Западная Европа узнавала с любопытством, а зачастую и с ужасом[25].
Как отмечает английский историк Доминик Ливен, в XVIII веке в западноевропейских государствах русских могли воспринимать как «новый и гораздо более опасный эквивалент турок — таких же жестоких и чужеродных варваров, но только значительно лучше усвоивших европейские технические достижения»[26].
Историю системной русофобии можно проследить с Франции. В 1797 году французская Директория получила поддельный документ от польского генерала Михала Сокольницкого, выдаваемый за завещание Петра Великого. В нём император Пётр I, якобы, требует от своих преемников постоянными войнами и мягкой силой сначала покорить Швецию, Польшу, Австрию и Турцию, а затем, Германию и Францию, в итоге подчинив России весь европейский континент. Подделка была опубликована в сборнике Лезюра Шарля-Луи в октябре 1812 года по указанию Наполеона I. В нескольких работах Лезюр продвигал нарратив о том, что, в отличие от других христианских государств, крещение Руси не привело к смягчению нравов её жителей. Военная пропаганда наполеоновской империи преувеличивала случаи мародёрства, рисуя русскую императорскую армию в образе дикарей-гуннов[27]. В последующие десятилетия «Завещание Петра Великого» периодически всплывало снова. Например, во время Крымской войны, когда Франция вновь воевала с Россией, Наполеон III приказал вывесить документ на общественных зданиях Парижа[27].
В XIX веке антироссийские настроения стали распространяться в Великобритании[28], одной из их причин стали непростые отношения между империями и многолетнее соперничество за Центральную Азию и Ближний Восток. Писались памфлеты и заметки о путешествиях, распространявшие антироссийские нарративы и стереотипы[3]. В 1830-е годы дипломат, публицист и тюркофил Дэвид Уркварт, а также многие алармисты антироссийской направленности настраивали общественное мнение против России[29]. Британские элиты и СМИ сочувствовали польским повстанцам во время Ноябрьского восстания (1830—1831) и черкесским племенам во время Кавказской войны (1817—1864).
В 1843 году на английском и французском языке была издана книга «Россия в 1839 году» маркиза Астольфа де Кюстина[8]. Книга рисовала чрезвычайно мрачный образ России, как отсталого государства, чьи жители неспокойны и тупы; где жизнь настолько отвратительна, что матери оплакивают своих детей при рождении, как при смерти; а правит ей глупый деспот, достойный своего жалкого народа[30]. Объяснял плачевное положение дел де Кюстин отсталостью Православной церкви и последствиями монгольского нашествия[31].
С книгой де Кюстина связано одно из первых употреблений слова «русофобия» на русском языке. В 1844 году Пётр Вяземский в тексте по поводу книги Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» сравнивал де Кюстина с любекским трактирщиком, который едва побывав в России делает выводы о России и русских[32]. Примечательно, что неприязнь между россиянами и жителями западной Европы не была однонаправленной. Тот же Вяземский критиковал славянофилов в такой же ненависти к Западу[24]:
Как пруссаки ненавидят нас потому, что мы им помогли и выручили их из беды, так наши восточники ненавидят запад.
Также, в XIX веке отрицательное отношение к русским неразрывно связано с восприятием России как реакционной силы, поддерживающей Венскую систему международных отношений и противодействующей европейским революциям 1848—1849 годов («Весне народов»). Подобного переноса отношения с политического режима на народ не избежали в своих трудах такие известные европейские мыслители левого толка, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Так, к русофобским высказываниям можно отнести слова Карла Маркса в его работе «Разоблачения дипломатической истории XVIII века»[33]:
|
|